Триста лет назад именно эта восхитительная панорама вдохновила Стеллиных предков основать Иеволи. С плато, где сейчас высилась церковь, можно было видеть разом два моря – Тирренское справа, Ионическое слева. За мысом, зеленым от вечных лишайников, дымился таинственный Стромболи. Но вот солнце устремилось к горизонту, и с его исчезновением в водах морских скрылись из виду и дымовой столб, и сам Стромболи – остров-вулкан.
Таков был мир Стеллы; в нем она жила и выживала, несмотря на злые силы, тщившиеся ее умертвить. Морщась от боли, Стелла вложила ручонку в Ассунтину ладонь. Мать и дочь начали долгий и опасный спуск к дому, к очагу, где ждал ужин. Однако назавтра они вновь вместе стояли на горе, завороженные закатом.
Смерть № 3
Столкновение с дверью (Школьные годы)
Третья смерть Стеллы Фортуны совпала с окончанием ею курса наук в сельской школе. Случилось все 16 августа 1929 года. Стелле было девять с половиной лет.
Сама по себе сельская школа не являлась опасным местом – хотя бы потому, что дети проводили там минимум времени. В годы правления Муссолини обязательное образование включало три класса, в деревнях же вроде Иеволи и по столько не учились, ибо с младых ногтей работали.
Школьное здание, выстроенное из дерева и камня, располагалось на церковных задворках. Потолок был сводчатый, высотой в двенадцать футов; окна – вытянутые, чтобы пропускать максимум света. Заодно со светом они пропускали и максимум холодного воздуха, так что зимой нахождение в классе грозило серьезной простудой. Поэтому с Рождественского поста и до Пасхи занятия не велись. Не велись они и весь август, когда католический мир ликует по случаю Вознесения Пресвятой Марии на Небеса, и весь сентябрь, когда устраивают праздник в честь Божией Матери – Радости Всех Скорбящих (она является покровительницей Иеволи); вдобавок это время сбора оливок.
В те короткие периоды, когда школа функционировала, преподавали в ней две учительницы. Maestra Джузеппина обучала мальчиков, maestra Фиорелла – девочек. Первая из маэстр окончила колледж в Никастро и вышла замуж за выпускника университета, с которым познакомилась перед самой войной. Супруги занимали квартирку при школе – муж писал книги по истории, жена наставляла юных сынов Иеволи.
С маэстрой Фиореллой дела обстояли несколько иначе. Будучи круглой сиротой и в свои двадцать три года считаясь, по деревенским понятиям, старой девой, маэстра Фиорелла жила одна. Кумушки ее жалели. Перспектив сочетаться браком у маэстры не было от слова «совсем» – война и несколько волн эмиграции слишком многих девушек оставили без потенциальных женихов, а молодых женщин сделали вдовами – обычными или соломенными. Фиорелла вдобавок и не годилась для замужества – ни стряпать, ни дом содержать не умела. То одна, то другая соседка, забежавшая к ней во время сиесты, неизменно отмечала слой копоти на стенах, а иногда и украдкой протирала загвазданную столешницу. Фиорелла часто хворала, следствием чего были скверный цвет лица и вечно запертая девичья половина школьного здания. Спокойная и терпеливая с детьми, Фиорелла не блистала умом. Как она получила должность школьной учительницы? Очень просто – деревня поняла, что для других дел Фиорелла не годится, а надо же ей, сироте одинокой, чем-то кормиться.
Уроки на девичьей половине обычно проходили так: маэстра Фиорелла вслух читала хрестоматию, пропуская незнакомые слова. Чтение имело усыпляющий эффект – во-первых, из-за невыразительного голоса маэстры, во-вторых, потому, что хрестоматия была написана на итальянском языке, имеющем мало общего с калабрийским диалектом, на котором девочки общались дома. С учетом же всех пропущенных маэстрой слов каждый пассаж и вовсе лишался смысла. Грифельная доска наличествовала всего одна, и та с трещиной. Послушав невразумительное чтение маэстры Фиореллы, девочки, потрудившиеся явиться в школу (что, говоря по совести, служило показателем истинной тяги к знаниям, ведь каждый день ученица рисковала не обнаружить в классе учительницу); девочки, говорю я, по очереди упражнялись на доске в написании букв. Поскольку сама маэстра была не в ладах с цифрами, арифметику и геометрию девочкам не преподавали. А жаль – Стелла, быстро считавшая в уме, могла бы тут отличиться.
В школу она пошла в 1927 году, после Пасхи, семи лет. Раньше Ассунта не пускала – хотела, чтобы Стелла дождалась, пока подрастет Четтина. Сестры сидели за одной партой, а когда маэстра ловила их на болтовне во время урока – стояли рядышком в углу, коленками на гравии. Стелле нравилось и учиться, и превосходить других девочек, вызывая зависть. Увы, уроки были скучны до сонной одури, и Стелла с Четтиной частенько только притворялись, что идут в школу. Поутру они надевали платья получше, целовали маму и покидали дом – но сворачивали в чужой сад, где объедались вишнями, или же у замшелой цистерны с водой ловили ящериц, и бугристостью, и оттенком кожи напоминавших бергамот. Ящерицы жили меж камней и то и дело высовывались, жаждая солнца, – тут-то девочки их и хватали.
В дни редких совпадений, когда сестры Фортуна все-таки выбирали школу и в ней же оказывалась маэстра, занятия длились с девяти утра до полудня. В сезон сбора каштанов и клубники девочек выводили из класса раньше, однако по домам не отпускали, нет – маэстра Фиорелла гнала своих учениц в поле или в рощу искать плоды, не замеченные взрослыми поденщиками. Этот «второй подбор» отправлялся в кухню маэстры, а дети не получали ничего, кроме запрета говорить родителям, как проходят занятия. Разумеется, родители были в курсе – шила-то в мешке не утаишь, девочек, строем покидающих церковный двор, сразу заметишь. Но никаких мер родители не принимали, ограничиваясь пересудами о маэстре Фиорелле. Потому что как к ней подступиться, как начать разговор о краже детского труда? У кого язык повернется? То-то же.
Маэстра Джузеппина, учившая мальчиков, истово исповедовала фашизм. Входя в класс ежедневно без пяти девять, она ожидала, что мальчики уже выстроились в затылок и приготовились изобразить фашистское приветствие в ее адрес и в адрес дуче, чьим портретом была украшена стена. Что ж, по крайней мере, маэстра Джузеппина честно учила мальчиков грамоте.
А девочкам и без грамоты было чем заняться – стряпней, например, или прополкой в огороде. Девочки нянчили младших братьев и сестер, прибирали, мыли посуду. Прибавьте к этим обязанностям рукоделие – ткачество, штопку и латание дыр. И приданое нужно шить – постельное белье, скатерти, сорочки, чтоб надолго хватило. Девочка бралась за приданое лет в девять-десять. Тогда же ее привлекали к общему для всей деревни делу – разведению шелкопряда. Весь июль месяц, пока шелковичный червь набирает массу и в несколько приемов окукливается, за ним, за червем, круглосуточно нужен пригляд.
Однако все перечисленные умения ни в грош не ставились, если не подкреплялись духовным воспитанием, ибо важнее прочего для девочки вырасти доброй католичкой, из которой получится смирная жена и добродетельная мать. Стелла с Четтиной начали учить катехизис сразу после Пасхи 1928 года, когда Стелле было восемь (она малость припозднилась), а Четтине – шесть (она чуточку не доросла).
Детей собирали по воскресеньям в ризнице. Учила их синьора Джованнина, владелица персикового сада, женщина, считавшая себя ответственной за детские бессмертные души, а потому неустанно вколачивавшая в сказанные души страх перед Господом.
