Предисловие
Я поведаю вам о Маристелле Фортуне Второй, больше известной как Стелла. Ее история началась в калабрийской горной деревушке Иеволи, а продолжилась в США, штат Коннектикут. Стелле сейчас больше ста лет, и горя за эти годы она нахлебалась, можете мне поверить. Судьба ее не баловала, что есть, то есть. Моя история – о том, как выживала Стелла Фортуна.
За свой век Стелла Фортуна Вторая (о Стелле Первой я расскажу чуть ниже) избежала смерти восемь раз. Или только семь – смотря как считать. Стелла была жестоко избита; получила сотрясение мозга; едва не задохнулась. Стелла истекала кровью; Стеллу подвергли лоботомии. Стелла облилась кипящим маслом. Дважды, в разное время, при разных обстоятельствах, Стеллин живот был вскрыт. Один раз от неминуемой гибели ее спасла опечатка. И один раз Стелла едва не совершила непреднамеренное самоубийство.
Назвать ли все эти события фантастическим невезением – не каждому ведь столько выпадает? Или назвать их фантастическим везением – не каждый столь живуч? Не знаю. В любом случае для одной женщины многовато; впрочем, мы, калабрийцы, вообще народ крепкий. Нас отличает ничем не оправданное упрямство, часто идущее вразрез с нашими же интересами, а порой и угрожающее самой нашей жизни. Веками мы не имели возможности защитить то, что нам дорого; этим и объясняется неукротимый наш нрав. Если уж калабриец что решил, от задуманного его не отвратит ни угроза краха, ни перспектива потерять честь, ни страх смерти. Стелла Фортуна семь (или восемь) раз боролась за собственную жизнь. Надеюсь, никто ее не упрекнет.
Почти все, что мне известно о Стелле, поведала ее младшая сестра Кончеттина – она, кстати, тоже еще жива. Ей далеко за девяносто; здесь, в Штатах, она зовется Тиной Караманико. До Тины имя сократили, потому что Кончеттина для Америки слишком старообразно звучит. Караманико – фамилия ее мужа, а Тине было сказано, что в Америке женщина берет мужнину фамилию, вместо того чтобы носить отцовскую.
Тетя Тина живет в болотистом графстве Дорчестер штата Коннектикут, в доме, который муж построил в 1954 году. Муж, разумеется, давно умер, так что тете Тине не для кого стряпать; зато она отрывается, если ждет меня в гости. Я приезжаю не так часто, как должна бы; а когда все-таки появляюсь в тети-Тинином доме, ем прискорбно мало – позорю ее как хозяйку. Считайте трепетное отношение к еде анекдотом из жизни итальянских бабушек – только Тина Караманико страдает всерьез. Справиться с ситуацией можно двумя способами. Первый способ – кричать: «Куда вы мне столько накладываете?!» – и после испытывать муки совести, что нагрубила старушке. Второй способ – молча поглощать все предложенное и после тоже испытывать муки, но лишь физические. Помню, когда я привезла мужа, чтобы представить его тете Тине, она мне шепнула с восторгом: «Как хорошо он у тебя кушает!» Так итальянские бабушки говорят о мужчинах, которые не орут: «Куда вы столько накладываете?!» – и не прикрывают тарелку ладонью.
Невозможно поверить, что тете Тине скоро стукнет сто лет, – она румяна и подвижна, как в шестьдесят пять. Ее карие глаза хоть и мутные, зато блестят; костяшки пальцев, толстые, как каштаны, напряжены, и жилы на запястьях тоже: сейчас так и ухватит что-нибудь – деревянную ли ложку, молоток ли для отбивания мяса, а может, щеку внучатой племянницы. Лицо блестит от пота, над губой вечные «усы» из прозрачных бисеринок испарины. С годами тетя Тина усохла, сейчас в ней всего пять футов два дюйма, а в дни молодости было пять футов семь дюймов – немало для женщины по тогдашним меркам. Но даже уменьшившись ростом, тетя Тина сохранила крепость и мускулистость рук и предплечий. Приведу пример. Когда моя кузина Линдси была беременна, тетя Тина пришла к ней «помочь прибраться» и взялась выколачивать плетеный кухонный коврик, причем действовала столь энергично, что коврик прямо на заднем крыльце распался на составляющие. Зато в кои-то веки он был чист.
Семейные воспоминания – вещь коварная. Отдельные истории повторяются, пока буквально в зубах не навязнут; другие вроде бы беспричинно забываются. Или, может, причина как раз есть – и она в неудобстве этих самых историй. Первое поколение их замалчивает, второе – не знает, и вот, глядишь, они стерты, а на чистом месте написано что-нибудь более лестное для семейства.
Наверно, поэтому я успела вырасти, прежде чем услышала о семи (или восьми) недо-смертях Стеллы Фортуны. Однажды, ближе к вечеру, я сидела у тети Тины в кухне и смаковала запеканку из цукини. Тогда-то тетя Тина и взялась перечислять мне эти смерти.
– Ну, о Происшествии-то каждому известно, – начала она. – А о баклажанах ты слыхать?
– О каких еще баклажанах?
– Которые Стеллу чуть только вот не убить!
Я покосилась за окно, на шпалеру, с которой свисали три сицилийских цукини
[1]. Прежде мне не приходило в голову, что овощ может угрожать жизни; теперь я подумала: с ЭТИХ станется.
– Откуда, по-твоему, у Стеллы шрамы на руках? – продолжала тетя Тина.
Далее выяснилось, что Стелла едва не умерла еще шесть (или пять) раз. Тетя Тина считала на своих коричневых от старости пальцах: свиньи; школа; пароход (этот случай под вопросом); насильник; криворукий врач; удушье.
Тетя Тина перечисляла привычно, словно четки теребила; а меня стало тошнить. Это сколько же раз Стелла была на волосок от смерти; это сколько же раз ее организм выдерживал чудовищную боль? Сам факт, что она выжила, тянул на статистическую погрешность. Во рту пересохло, я с трудом проглатывала кусочки нежнейшей запеканки. Возникло то же самое чувство, что возникает у всякого, кто в автобусе сидит рядом с человеком, который зашелся кашлем, – а именно уверенность, что подцепишь, непременно подцепишь неведомую заразу. Тетя Тина заразила меня историей жизни и смертей Стеллы Фортуны.
Когда ее рассказ завершился, я спросила:
– Тетя Тина, а по второму разу можешь все перечислить? Я бы записала.
(Руки мои уже шарили в ящике, где тетя Тина хранит магазинные купоны и огрызок карандаша; я нащупала старый конверт, годный для заметок.)
Она явно колебалась, глядя, как я нацелила карандаш. Позднее, когда мне уже была известна вся история, я часто думала: какие мысли пронеслись в то затянувшееся мгновение в тетиной голове? Наконец тетя Тина что-то для себя решила и ответила твердо:
– Да, я рассказать снова, а ты, если хочешь, пиши.
– Хочу! – выпалила я. И поймала взгляд тетиных мутных, окаймленных покрасневшими веками глаз. Что было в ее глазах – волнение польщенной хранительницы семейных преданий – или скорбь? – Пожалуйста, тетя Тина, расскажи все, что знаешь.
– Там такое, про что слушать неприятно, – предупредила тетя Тина.
