Ей надо услышать, ему надо сказать, им надо встретиться. Надо. Ксения нахмурилась. Где встретиться, как…
Позвонить ему она не может. Номера теперь уже нет. Домой? Пока будет метаться между Киевом и Стретовкой — передумает. Разучилась ломиться в закрытые двери.
Да и как домой? Домой — это к нему. А ей всего лишь необходима правда. Правда о том, как умер Иван. Прикрыла глаза, потерла лоб. Кисель, даже в голове кисель — ничего не соображает. Она со вздохом сползла на подушку, посильнее закуталась в халат, смирившись с собственной несостоятельностью.
Попросить Дениса?
— Совсем рехнулась! — сообщила Ксения в воздух и… вспомнила!
Вскочила на ноги, ломанулась в комнату за ноутом. Зло ругалась, что тот медленно грузится. Так же зло впечатывала в поисковике Пироговку. Сайт, заведующие отделениями, врачи.
Парамонов. Глеб Львович. Врач-хирург.
И по-другому быть не могло. Он должен был выбраться.
Смотрел на нее с портрета и улыбался. Только, зная все его улыбки наперечет, видела, что эта — пустая, глаз она не касалась. Атрибут успеха. Но пусть лучше так… Так правильно.
Зарос — волосы почти до плеч, пряди заложены за уши. Борода. Уже не небритость — самая настоящая борода, за которой не видно заострившихся черт. Как не видно поджарого тела под больничной зеленой рубахой. Только руки из рукавов — высохшие, жилистые, крепкие, заканчивающиеся узловатыми пальцами красивых ладоней — крест на крест на груди. Парамонов Глеб Львович. Врач-хирург.
Ксения долго изучала экран, с которого он смотрел на нее. Узнавала и не узнавала одновременно. Успела забыть, что на снимках люди всегда выглядят чуть иначе, особенно на таких. Тысячу лет не смотрела фотографий. Отучила себя. Возила из квартиры в квартиру единственный альбом, но ни разу в него не заглядывала — не могла. Ее телефон был пуст, в отличие от телефонов других нормальных людей. Память и без того держала крепко. Яркими вспышками, как срабатывающие шторки фотоаппарата. Каждое мгновение, остающееся навсегда в снимке.
А ведь и у него остались сотни ее фотографий… Она позволяла фотографировать себя в Каменце, на даче, на каких-то выставках. Это было атрибутом нормальности. Как карточки его родителей в рамках на стене дома в Стретовке. «Когда ты живая где-нибудь над Австрией летишь, мне остаются только фотографии» — звучало всерьез, по-настоящему.
Наконец, Ксения заставила себя отвести взгляд. Щелчок мышки. Контакты, схема проезда.
Ее машина по-прежнему стояла в гараже. Придется прибегнуть к помощи общественного транспорта. Досыпать смысла больше не имело, да и вряд ли ей это теперь удалось бы. Как ни скрывала от себя, а задуманным взбудоражила и без того расшатанные нервы. Не до сна. Зато достаточно времени для кофе, завтрака, душа. В компьютер больше не смотрела. Она собирается не к Парамонову. Ей нужно всего лишь узнать, услышать. Она идет к врачу-хирургу.
Глядя невидящим взглядом в окно маршрутки, твердила, как заклинание: она ничего не обещала Глебу, она многое обещала Ивану. Двигалась машинально, имея единственную цель — главный вход в клинику, откуда обратного пути уже не будет. Пара сотен метров, лишь перейти дорогу.
Ксения подошла к краю тротуара и подняла глаза.
* * *
— Тебя уволят за антигигиену. Я серьезно! Бузакин опять приклепается.
— Я регулярно моюсь.
— Ты бы еще регулярно стригся — цены бы тебе не было!
— Мне не мешает, под колпаком не видно.
— Бороду тоже под колпак?
— Исключительно ради тебя озадачусь поиском зажимов.
— Смешно. Вот, пока давай обойдемся этим.
— Гном, уйми свою Гномшу.
— Парамонов!
— Я не собираюсь этим пользоваться.
— Придется. Меня достало общаться с тобой через челку в операционной.
— Что за странное желание заниматься моим внешним видом? Тебе воспитывать некого?
— Есть, Парамонов, но она пересмотрела сказок про Красавицу и Чудовище. Гном на Чудовище не тянет.
— Да у тебя борода длиннее моей!
— Есть еще вариант, что она это специально меня через тебя воспитывает. Психологический прием. По ее логике мне должно сейчас быть стыдно.
— А тебе не стыдно?
— Не-а.
— Готово! Зеркало дать?
— Давай.
Непродолжительная возня в бездонной женской сумке, результатом которой было извлечение из ее недр пудреницы. Та раскрылась перед носом Парамонова. И он теперь с некоторым любопытством взирал на последствия деятельности маленького урагана по имени Леся Хохлова.
Отросшие пряди с висков и челки были собраны на макушке в дурацкий пучок темно-синей резинкой — оттуда же, из недр ее необъятной сумки. Он и впрямь прилично зарос. Но зажимы для бороды покупать определенно рано. Для стретовского отшельника вид все же был самый подходящий.
— Дарю, — хмыкнула Леся, разглядывая его.
— Спасибо, — кивнул он, отодвигая пудреницу и поворачиваясь к Гному. — Не удивляйся, если через пару месяцев она меня усыновит.
— Пей свой кофе и не хами, Парамонов!
Кофе здесь варили просто отменный. При не очень большом разнообразии меню крошечной кофе-точки возле Пироговки нельзя было не признать того, что, пожалуй, только здесь и возможно хоть немного глотнуть воздуха после больничных стен. Место неподалеку от автобусной остановки казалось на удивление немноголюдным — особенно по утрам. Особенно после ночного дежурства. Особенно когда выучился любить кофе. Ко всему можно привыкнуть со временем. Был ли он когда-нибудь счастлив в октябре? Наверное, нет. Был и был.
Они с Лесей и Гномом сидели у витрины, изображая завтрак. Гном только явился на работу, а дома — без супруги — не желал. Парамонов и интернша — за неимением ничего лучшего. Потому что — скорее бы домой.
— Тебя подвезти? — спросил Глеб, отправляя в себя следующий глоток. Сейчас он процентов на пятьдесят состоял из кофе. Мог пить только его.
— Не, я на метро. У меня муж ревнивый.
— Мои соболезнования.
— Кто б меня подвозил? — грустно вздохнул Гном.
— А ты вообще молчи! Гинеколог хренов!
— Ясно, не выспалась. Всю ночь ее гонял, да?
— Ночь прошла ко всеобщему удовольствию без неожиданностей, — хмыкнул Парамонов, поворачивая в голове верньер для добавления помехов.
Устал от болтовни. Медленно выключался. Требовалась перезагрузка. Потому что сейчас в квартиру на Телиги — а там хоть вой. Глеб устал выть. Внутри себя выть. Мечтал только о выходных, когда можно будет удрать на дачу, но до них тоже еще надо дожить.
Глоток. Горьковатый привкус воспоминаний.
«Черт! Опять дождь начинается! Куда солнце делось?»
