— Так вот, чей это перфоратор! — хохотнул Глеб, пожимая ее. — А я все спросить не рисковал.
Очертил территорию. «Мое».
А в следующее мгновение «мое» рассыпалось на мелкие кусочки. Стоило только взглянуть в глаза человеку напротив.
«Я его сюда живого вез. В сознании. Живого, бл*!»
Замерли они одновременно. Рукопожатие обездвижилось в воздухе. Улыбки на губах застыли.
«Я его сюда живого вез». Будто слышится снова. В ушах звучит. В голове повторяется, как перематываемая назад пленка магнитофона.
На Ксению они оба взглянули одновременно. Глеб хапанул воздух и дернулся к ее брату.
— Приятно познакомиться! — громче, чем нужно.
— Взаимно, — протянул Денис. Медленнее, чем нужно.
Ксения же, захлопывая за братом дверь, распорядилась:
— Сначала ужин. Ничего с твоим перфоратором не случится.
— А-а… а вы тут… у вас… — Денис поморгал, отпустил Глебову ладонь и снова повернулся к Ксении. — Пахнет у вас вкусно…
Парамонов же, понимая, что нифига не понимает, что случилось что-то невозможное, чего не бывает в природе, оперся спиной о стену и, ощущая, как ухает в висках, ответил:
— Вот и я говорю… душу продать можно.
— Про душу проданную потом смотреть пойдем, — Ксения повернулась к Дэну. — Мы в кино собрались. Пошли!
— В кино? На что?
— Я еще не уточнял афишу, — вставил свои пять копеек Парамонов. — Пойду приборы поставлю.
И с этими словами ретировался на кухню. Стукнул ящиком стола, где лежали вилки и ложки. Вцепился в его край. И осторожно, тихо перевел дыхание, пытаясь привести мысли в порядок.
Как такое может быть? Вот как?!
Чтобы здесь, чтобы сейчас эдакий взрыв из прошлого в лице ее брата! Ну да, она говорила, он мчсник. Да мало ли мчсников? И мало ли хирургов! Как так вышло, что он наткнулся именно на этого?
Еще немного, и ему прямая дорогая в фаталисты.
С другой стороны, Осмоловский прав. Время идет. Два года прошло. Два! Какое это имеет значение сейчас?
«Все разнесу, а ты сядешь!»
Выдвинул все-таки ящик, достал нож и вилку. Положил на стол у свободного стула. Резко обернулся ко входу.
— Ксёныч, так я билеты беру?
— Обязательно, — она вошла в кухню. Одна. Подошла к Глебу. — На самый поздний сеанс и на самый последний ряд.
— На самый поздний сеанс и на самый последний ряд, — шепнул он ей в губы. — Но завтра я продрыхну весь день — идет?
Ксения заглянула в его до неприличия синие глаза, улыбнулась. Помолчала некоторое время и прошептала на выдохе:
— Посмотрим…
Парамонов сделал последнее движение головой, сокращающее расстояние между ними до поцелуя. Быстро и нежно. Коротко.
— У тебя. Нет. Совести.
— Нет, — согласилась она. — Совсем.
За ее спиной послышались шаги. Глеб поднял голову. Денис стоял на пороге и с видимым вниманием наблюдал идиллию на кухне. Следующий его жест вырвался сам, почти неконтролируемо. Он обхватил Ксению за талию, притянул к себе и поцеловал ее аккуратный веснушчатый нос. Сдул волоски с лица и улыбнулся. Денис опустил голову.
Всего несколько секунд. Можно было их и не заметить.
— Есть давайте, — сказала Ксения, высвобождаясь из рук Глеба, и добавила ворчливо: — Точно все остынет.
— Давай, — согласился Глеб. И снова, неожиданно для самого себя, посмотрел на Дениса и выпалил: — Так чего? В кино — с нами?
Денис вытянулся в струну, сделавшись выше. Даже выше самого Парамонова, что было, пожалуй, редкостью. Метнул быстрый взгляд на Ксению. Ничего не выражающий. А потом глаза его вдруг наполнились улыбкой, словно он в себе что-то включил. А уголки губ расползлись в стороны.
— Пожрать подписывался, в кино — нет. На кой черт я вам там сдался?
Глеб не питал иллюзий. Ни о какой трубке мира речи не шло. Дело было только в хлопочущей у плиты Ксении, на чью худенькую спину сейчас они смотрели оба.
* * *
Он не отдаст ее ночи. Ночь — это то, что у них на двоих общего, но устремляясь к свету, ночи он ее не оставит. Если идти по узкому больничному коридору, в котором почему-то не горят лампочки, но различая где-то впереди тусклое мерцание, то можно просто пытаться не выпустить ее руку. Тогда тьма останется позади, а они, в конце концов, выберутся. Просто чувствовать тепло ладони. Гладкость кожи. Мягкое дыхание за спиной. Если бы не она…
Она! Его, вся, полностью. Не отдаст.
Он резко оборачивался и вглядывался в силуэт, почти сливающийся с забивающей все чернотой. Иногда ему казалось, что и нет там никого. Что он все себе придумал. Это терзало. Лишало опоры под ногами. Потому что, оказывается, тогда и незачем идти дальше. Довольно и больничного коридора с его вечным мраком.
Глазам не верил, верил своим пальцам, сжимающим ее запястье. И шел вперед, пока мерцающий свет не приблизился так, что шаг оставался. Ступишь — и выйдешь. Глубоко потянул носом воздух. Здесь он душный. На свету и дышится легче. Сжал крепче ее руку и шагнул вперед.
Плоскость сменилась. Крыльцо дома. Широкая спина, подрагивающие плечи. Темная куртка с широкими контрастными полосами в грязных разводах от копоти. Спасатель.
«По-твоему, это справедливо?»
«Я устал повторять. Ничего нельзя было…»
«Нет, ты скажи, по-твоему, это справедливо? Что я его жене скажу?»
«Он был женат?..»
«Иди ты знаешь куда…»
«У тебя зажигалка есть? Моя не фурычит…»
Щелк. Теперь мерцает тонкий кончик сигареты. До его края уже не добраться. В ладони пусто. Никого нет.
«На зоне Mackintosh ты себе позволить не сможешь».
«На понт берешь?»
«У меня на понты не осталось сил. Я привез тебе живого человека. Ты его мертвым сделал. Ты».
Ничего нельзя было… Я все для этого… все. Ничего нельзя…
Сигарета задрала горло. Спазм. Глеб хапанул воздуха и проснулся, услышав собственный негромкий вскрик. Дернулся. Сел. Из ночи он так и не вышел. Вокруг было темно.
— Ты чего? — раздался рядом сонный голос Ксении. Скользнула рукой по его плечу и устроилась ближе.
Теплая. Гладкая. Мягкая. Не силуэтом. Осязаемая, настоящая.
Глеб часто задышал и откинулся назад, на подушку.
— Ничего, — прошептал он, — ничего, дурь приснилась… спи.
Пошарил рукой по кровати. Нашел ее ладонь. Сжал. Крепче, чем во сне.
— Спи, Ксенька.
— Угу-у-у… — но, кажется, она уже и без того снова спала.
