Однако основания подобной характеристики были несколько иными, чем у соседа.
В ее голове все чаще начинали блуждать мысли, что надо написать заявление о переводе из экипажа. Или даже об увольнении. Присутствие Фриза в ее жизни становилось невыносимым. Сначала, сразу после памятного разговора в Вильнюсе, он затаился. Но спустя некоторое время все чаще и чаще напоминал о насущном. И Ксения к собственному ужасу понимала — не выберется, не победит. Наваливалась усталость от того, что работа, о которой мечтала, которой добивалась упорно и долго, становится пыткой. Устала часами жить с оглядкой на его слова и жесты. Но и принять условия Игоря для нее было неприемлемым.
С тем и заходила в очередной раз в кабину аэробуса, зная, что впереди новое испытание на прочность. Она не ошиблась. Фриз встречал ее отвратительнейшей из своих улыбок — предназначенной для указания ей, что она потрясающе выглядит. Даже присвистнул.
— Прическа та же, а глаза сияют. Для меня?
— Вам кажется, Игорь Владимирович, — отозвалась Ксения, раскладывая по привычным местам документы и устраиваясь в кресле.
Улыбка стерлась. Его переходы от веселья к серьезности всегда были очень резкими, но, видимо, она и правда надавила ему на больную мозоль. Или где-то не там перешла дорогу. Иначе объяснить его зацикленность было трудно.
— А у меня для тебя, такой красивой, предложение есть, — решил он пойти ва-банк. — Прогноз на Вену так себе, не погуляешь. Зато можно будет в отеле обсудить наше дальнейшее сотрудничество.
— У нас не может быть сотрудничества. Почему вы не хотите этого понять? Или принять, — оборонялась Басаргина.
— Потому что я не из тех, кто отступает. А ты, похоже, из тех, кого завоевывают, — пожал он плечами, немного подумал и добавил: — Ксюш, ну, правда. Ну вот что тебе надо, а?
— Мне как раз не надо.
— Я понимаю, что очень некрасиво напоминать даме некоторые вещи, но я никогда не претендовал на то, чтобы быть джентльменом. Пища для размышлений у тебя была.
— Вы понимаете, что принуждаете меня принять крайние меры? — спросила Ксения.
Ухмылка на лице Фриза была еще отвратительнее улыбки. А ведь симпатичный же мужчина. Кто бы мог подумать.
— Это какие же?
— Я подам жалобу в комиссию по этике, — не моргнув глазом, заявила Басаргина.
— Ух ты! Типа контрмера?
— Без «типа».
— Вау. Кусаешься?
— Прекратите. Ваша должность командира не дает вам права требовать от меня больше, чем записано в моих должностных инструкциях.
— Смотри нарвешься, Ксюша, — стальным тоном ответил он. — Моя должность командира дает мне много прав. Не связанных с постелью, но связанных с тобой напрямую. Так что думай. Я серьезно. Дружить со мной приятнее, чем иметь во врагах. Пока все. Чай будешь?
Именно этим она и занималась. Думала. Отчаянно и до зубовного скрежета.
Написать жалобу — не проблема. Проблема в том, что за ней последует разбирательство. В лучшем случае, ее жалобу оставят без рассмотрения. В худшем — повернут все так, что это она сама виновата, провоцировала, приставала и прочие синонимы к ее аморальному поведению. И в конце концов, ей придется уходить не только из экипажа. С такой репутацией ее точно больше никуда не примут. В то время как сейчас есть шанс удержаться в профессии.
И вновь ее начало болтать среди возможных решений. Так же, как и аэробус. Собственно, погода и уберегла Ксению от продолжения неприятного разговора хотя бы на этот рейс. Метеосводки оказались верными. В зону турбулентности попадали дважды. На обратном пути резко ухудшилась видимость из-за снизившихся облаков. Шли по приборам и опасались обледенения. И одновременно выдохнули, когда шасси коснулись земли взлетно-посадочной полосы аэропорта «Киев».
Накатило позже. Когда ехала домой, пробираясь на своем внедорожнике сквозь пургу и пробки. Быстро отзвонилась родителям и брату, чтобы остаться наедине с единственным, что сейчас было важно.
Домой.
Больше ничего и не надо.
Домой.
Забиться в угол собственной квартиры, чтобы, пусть и временно, испытать хотя бы иллюзию покоя. Как бывало всегда.
Покой, конечно, был не абсолютным. Из него выдергивал сосед со странной затеянной им охотой? аттракционом? игрой? Но еще более странным было то, что Ксения к этому привыкала. И, кажется, начинала понимать правила, при этом устанавливая собственные.
А однажды поймала себя на том, что отмеряет свои дни дома его визитами. Стало обыкновенным взглядывать на соседские окна, пока шла от машины к подъезду, возвращаясь из рейса. Отмечать горит свет или нет, дома или на работе. Иногда видеть его, быстро вежливо кивать и отводить глаза. И удивляться новой мысли о том, что она с интересом ждет его следующей выходки — узнать, на что хватит его фантазии.
Ждать долго не приходилось. Главное условие — правильно выпавшие кости их графиков, как сегодня.
Припарковав машину, Ксения вышла из салона, достала из багажника чемодан. Клацнул замок, а она выхватила взглядом среди десятков других его освещенные окна — значит, дома. И двинулась в сторону крыльца, пока еще не зная, как сложится…
Акт второй. Действие первое.
Он вылетел в подъезд как был — в тапках, спортивках и накинутой поверх майки клетчатой рубашке, поеживаясь от холода и улыбаясь. Улыбка была совершенно солнечная и теплая, кажется, способная победить эту чертову метель. И на лице — никакого удивления, никакого видимого повода. Значит, выглядывал в окно. А в руках была немыслимо здоровенная круглая картонка.
— Привет! Как долетела? — поинтересовался Глеб так, будто бесконечно рад встрече.
— Так себе, — ответила она без лишних эмоций.
— Ну раз так, то будем поднимать настроение! Тут орехов нет, — он протянул ей коробку. — Торты ты ешь? Или стюардессы типа фигуру блюдут?
— Блюдут.
— А ты?
— А я — особенно.
— Я это учел! — хохотнул он, открывая коробку. Внутри был небольшой кусок «Наполеона», явно похожего на домашний. Как-то по-официантски поднес его к ее носу, демонстрируя лакомство во всей красе. Пахло и правда изумительно. — Можно съесть на завтрак. Для настроения.
— Глеб, я действительно жутко устала, — проговорила Ксения, даже не взглянув на торт, — и мне совершенно не до ваших игрушек.
С этими словами она дернула ручку чемодана и решительно двинулась прочь.
— Давай хоть с чемоданом помогу? — услышала она за спиной. — Что ты его тягаешь!
В ответ раздавались лишь упрямые шаги по лестнице.
Она и жила, словно из упрямства. И из этого же упрямства не желала замечать, что и как сметает на своем пути. Все казалось лишним. И самой себе она казалась лишней.
