А не срабатывала нифига работа. Только в снежный ком нарастали обиды, грозившие смести его самого. Так и перебивался часами, стараясь дома не бывать. Пока его не отправили отсыпаться с воплем: «Мы не имеем права допустить вас к работе!»
У всех права. Все правы. Кроме него.
Сейчас он вышел уже в свою смену. Но степень накала прилично возросла — Инфинити под окнами способствовал дикому желанию расколошматить все вокруг к лешему. А самообладание, видимо, окончательно разобидевшись, гордо удалилось. Черт его знает, к лучшему ли, но Петька с Илоной действительно заметно притихли.
Когда он вжимал кнопку звонка знакомой квартиры, думал только о том, как бы не начать орать с порога. Дверь живо распахнулась и на пороге радостно всплеснула руками Гиреева, пребывавшая сегодня в роли добродушной старушки. Фланелевое платье в деревенский цветочек и кружевной передник завершали образ.
— Глебушка! — проворковала она. — Как же я рада вас видеть. Проходите, проходите.
— А уж как я рад, — буркнул Парамонов, вваливаясь в квартиру и волоча за собой Илонку. Дальше прихожей не пошел, в сторону ванной даже не глянул. Зато глянул на Светлану Тимофеевну самым выразительным образом: — Рассказывайте!
— Что-то вид у вас какой-то… уставший, — протянула она.
— Уставший. Вызывали чего?
— Да сердце что-то покалывает. Может, чайку? Передохнете немножко, — не унималась Гиреева. — Я с утра пирожков напекла. С вишнями.
— Зачем? — осведомился Парамонов.
— Что «зачем»? — удивилась старушка.
— Пирожки завелись зачем? Теперь вот сердце.
— Ну а что ж мне? Лечь и помирать?
— Мне было бы, во всяком случае, меньше ложных вызовов.
Светлана Тимофеевна открыла рот, задумалась, виновато тряхнула перманентными кудряшками и совсем по-детски сказала:
— Я больше не буду, Глебушка.
— Вы и не будете? — повел он бровью. — Ладно, пошли давление мерить.
— А давление у меня, как у космонавта. Вы ступайте, Глебушка, ступайте. Пирожков возьмете?
— Прекращайте, а! — взвился Парамонов. — Внуков своих пирожками кормите, меня не надо! Или найдите себе новое хобби! Некоторые, вон, цветы на подоконнике выращивают и счастливы!
— Хорошо-хорошо, — согласно закивала Светлана Тимофеевна, — буду цветы выращивать. Вы уж только не нервничайте так. Вы же доктор, понимаете же…
— То есть давление мы не мерим, рекомендации не слушаем? Могу идти?
— Я обещаю вам заняться цветоводством, — старушка сложила на груди руки — ладонь к ладони. — Выращу что-нибудь необычное и напишу в завещании, чтобы пересадили на могилку.
— Вот и прекрасно! Всего доброго, Светлана Тимофеевна! — рявкнул Парамонов, так и не сбавляя оборотов.
— И вам, Глебушка, — попрощалась Гиреева.
Парамонов снова ухватил Илонку и поволок ее за собой. Уже внизу, на одном из лестничных пролетов, не оборачиваясь, прорычал:
— Если пожалуется в министерство, в следующий раз шандарахнем ей сибазон с фуросемидом. Устроим актрисе Лебединое озеро.
— Ты совсем с катушек слетел? — икнула Илона.
— А в чем я не прав, позволь узнать?
— Ну ты-то уверен, что прав.
Он завис. На секунду. Потом зло сверкнул глазами в ее сторону и ринулся вниз. До свиста в ушах. Знал, что она не виновата, знал, что перегибает, но ну его к черту, пытаться удержать себя. Лучше игнорировать. Так и он, и Илонка сохраннее будут. Заодно есть шанс, что на Петьку не срикошетит.
А виновата во всем одна-единственная сука, не имеющая ни малейшего представления обо всей его чертовой жизни, но посчитавшая себя способной делать выводы. Да хрен ей, а не выводы.
Парамонов сцепил зубы, устраиваясь в машине, дал сигнал в диспетчерскую, что освободился. И закрыл глаза. Хоть на несколько минут. Подумать. Потому что понимал — еще пока смутно, на уровне подсознанки — пока он не решит эту проблему, проблема будет мешать ему жить. Какое-то внутреннее решение принять было просто необходимо, иначе сожрет себя, в конце концов.
Умение жрать себя было его особенным талантом и призванием. Рация ожила меньше чем через пять минут.
«112, вы с Русановки не уехали?»
«Едем на станцию».
«Вызов на Миколайчука, 4. Цветочный павильон. Женщина, 40 лет, потеряла сознание».
Да разве с такой работой вообще можно хотя бы пытаться что-то осмыслить? Тем более, придумать месть — жуткую и коварную.
— Спасаем цветочницу, — крякнул Парамонов, быстро глянув на Петьку.
— О! Прям романтика, — хохотнул водитель. — Пока вы там миссию выполнять будете, куплю Аньке роз. Все бабы любят.
«Все бабы хренью страдают!» — мысленно выругался Парамонов. Но язык себе на этот раз прикусил. Во-первых, все-таки Илона. Во-вторых, Петьке вряд ли понравилась бы столь нелестная характеристика как его инициативы, так и его жены.
С миссией складывалось сумбурно. Потерявшая сознание женщина сидела на стульчике в цветочном магазине — продавщица любезно уступила ей свой. И кудахтала над той, как квочка.
— А мужу позвонила? — верещала она.
— Да позвонила, позвонила, не рванет он сюда с работы.
— Вот беда. Как же так…
— Вы помолчать можете? — злился на тупых баб Глеб Львович, пытаясь продраться к пациентке — необъятной знойной красавице с живописными дредами. Бледной, уставшей и громко охающей.
— Я… когда с солнца заходила сюда, перед глазами искры, в ушах зашумело, вот и… еще и в жар бросило…
— Так ведь ноябрь! — восклицала в свою очередь цветочница.
— Тихо! — снова выпалил Парамонов, замеряя давление страдалице. 80 на 55. Потрясающе.
Еще спустя пару минут в ее сумке обнаружилась обменная карта.
Тридцать четвертая неделя беременности.
Потрясающе вдвойне. Особенно при учете болей внизу живота.
— Петька, ты цветы выбрал? — уже по-настоящему ревел Парамонов. — Нам тут дамочку на п*здоремонтный завод транспортировать. Бегом!
Петька и побежал бегом к реношке, по дороге распахивая дверцы, закинул цветы, которые все же успел купить, завел двигатель и ломанулся обратно к Глебу.
— Я никуда не поеду! Мне еще шесть недель до родов ходить! — выдала новую информацию к размышлению пациентка.
— Супер! А отвечать за тебя кто будет? Она? — Парамонов ткнул пальцем в цветочницу.
— Я не могу, у меня рабочий день не закончился!
— Я не поеду! У меня сумка дома. И я не хочу еще рожать!
— На сохранении полежишь. Сумку муж привезет. Поехали!
Дамочка засомневалась. Засомневались, кажется, даже ее дреды. Но времени ждать у Глеба Львовича особо не было. До пересменки оставалось продержаться еще с час. И есть шансы, что эта красавица будет последней. А потом неизвестно как, но придется держаться дома.
