— Не орите на меня! — сорвалась на крик и Ксения.
— То есть орать на вас нельзя? А вам оскорблять — можно? Вы людей за кого считаете? За грязь?
— Только не говорите, что вы обиделись!
— Я? Да со мной все в порядке. Я пытаюсь понять, что не в порядке с вами, что вы беситесь!
— А это уже не ваша забота!
— К счастью! Потому что вашему трахарю, я гляжу, не позавидуешь!
Ответом ему послужила пощечина. Ксения ударила сильно, наотмашь, со всей злостью, которая накапливалась со вчерашнего вечера и искала выхода.
Его голова мотнулась в сторону так, что на лоб упали зачесанные назад волосы. Она только и успела, что разглядеть дикое выражение его глаз, которое вряд ли сильно отличалось от накрывшего ее бешенства. А поворачивался обратно он нарочито медленно, потирая щеку. Будто бы выжидал секунда за секундой, когда схлынет. Ни черта. Оно продолжало давить на грудную клетку, стягивало рвущееся наружу чувство ярости.
— Ну чё? — обманчиво тихо спросил он. И уже этот его полушепот слышать могла только Ксения. Пролетам он его не доверил. — Легче стало?
— Я всего лишь воздала вам за хамство, — возмутилась она.
— Действительно, чего это я. Можешь ещё раз попробовать отодрать мне яйца. Тебе же понравилось. Что с алкашом сделается?
— Да запросто! — бросила Басаргина ему в лицо.
Словно сама была пьяной, ухватилась пальцами за борта его расстегнутой куртки и, притянув себя к нему, отчаянно впилась в его губы. Язык ее быстро, нервно блуждал по его зубам, толкаясь и настаивая. Губы дрожали, и сама она вздрогнула, как от озноба, продолжая цепко держаться за Глеба.
Кажется, он совсем ничего не понял. Но понимал ли он хоть что-нибудь в том, что касалось чокнутой соседки сверху с первого дня их знакомства? Да нихрена! Только злость до ощущения раздрая во всем теле принадлежала теперь им обоим.
Все, что мог сейчас, в эту минуту, — обхватить ее в ответ, вдруг осознав: ей это нужно. Зачем-то нужно! Его руки сперва неуверенно легли ей на спину. В то время, как собственные губы он уже не контролировал. Поддавшись ее напору, они словно ожили, узнавая изгибы ее рта. И он дошел до того, что не только впускал ее язык в себя, он сам вторгался в нее, прижимая к себе так крепко, что, если бы она и хотела вырваться, уже не смогла бы.
Но она и не хотела, и не пыталась. Не разрывая поцелуя, забралась ладонями под куртку, провела по груди к плечам, принуждая его отнять руки, освободиться от рукавов. Куртка упала к их ногам, они того и не заметили. Стояли на пороге, сцепившись друг с другом так, словно всего им было мало. И поцелуй — с первой секунды не оставляющий никакого пространства для отступления, откровенный, почти жестокий — ни один из них не желал разрывать. Он царапал ее своей щетиной, знал, что ей больно, но лишь сильнее прижимался к ее лицу, снова и снова толкаясь языком внутрь рта.
Его пальцы пробежались по ее животу, цепляя ткань блузки, выдергивая ту из-за пояса юбки, добираясь до голой кожи — теплой и мягкой. И тут же продираясь сквозь пуговицы, безбожно дергая их — тело, получить тело, чтобы чувствовать его под ладонями. Она отстранилась, сделав шаг назад, и тут же потянула его за собой. Снова отступала, одновременно расстегивая кнопки медицинской рубашки. Следующий шаг — и ладони наткнулись на трикотаж футболки. Ее он снимал уже сам. Быстро, рывком. Мельком, мгновением — захлопнул дверь. Теперь они стояли в прихожей, ставшей центром Вселенной в эти роящиеся секунды. Он ощущал, как тяжелое дыхание вырывается через его приоткрытый рот — тоже рваное, часть кружащего вокруг света. И видел ее раскрасневшееся лицо, болезненно-алые губы, истерзанные им. Они выбили из головы все последние сутки, в которые он в очередной раз не ощущал себя человеком, способным на чувства. Чувствовал ли сейчас? Только желание немедленно, сию минуту прикоснуться к ней.
— Твою мать, — глухо пробормотал Глеб и снова рванул ее на себя, теперь уже покрывая колючими, жалящими касаниями губ ее шею, ключицы, грудь, скрытую кружевом. Кружево бесило, и он тянул его вниз, одновременно свободной рукой забираясь по ее бедру под юбку.
Она позволяла. Принимала его поцелуи. Блуждала ладонями по его горячей коже. Сосредоточенно и целеустремленно. Оттянула в сторону резинку медицинских брюк и запустила руку ему в трусы. Сейчас там было тесно. Кончиками пальцев она провела по сжатому бельем члену, чувствуя, как с каждым прикосновением он наливается все сильнее. А в голове резко и больно запульсировало. Так же, резко и больно, пульсировало внизу живота.
«Отодрать мне яйца… Отодрать яйца… Отодрать… О-то-драть…»
— Презерватив есть? — хрипло спросила она и снова вздрогнула — холод в очередной раз пробежал вдоль спины.
— В бумажнике. В куртке. Я… сейчас.
И снова замельтешили секунды. Пока он поднимал с пола вещи. Пока рылся в карманах. Пока доставал серебристый квадратик презерватива. Секунды — чтоб прийти в себя. Опомниться. Сказать себе: стоп.
Не хотел. Какой смысл?
И снова шагнул к ней — чтобы слышать ее дыхание, чтобы вплотную.
Она теперь опиралась на тумбочку, к которой отошла за те секунды, что он возился с одеждой. И, едва оказался рядом, выхватила презерватив. Больше не давая ни себе, ни ему времени, стянула вниз штаны вместе с трусами. По-мужски, зубами, разорвала фольгу. Раскатывать резинку вдоль твердого, сильного члена было легко. Повторяющимися скользящими движениями она спускала кольцо презерватива все ниже, ощущая ладонью, на которой оставалась смазка, абрис головки и мощной вены, вздувшейся кровью и возбуждением. Мягко сжимала руку вокруг требовательно вздрагивающей плоти. И неожиданно отпустила. Пристально, не моргая, смотрела ему в лицо, не отводила глаз ни на мгновение. Подтянула юбку наверх, быстро скинула свое белье и, откинувшись к стене, широко развела бедра, приглашая в себя.
Больше он уже не ждал. Сил ждать не осталось. Откуда она, черт подери, взялась в этот вечер? Толкнулся вперед, заполняя ее собой и выдыхая. И одновременно ощущая ее запах — горьковатых духов и чего-то индивидуального, чем пахнут женщины, непохоже друг на друга. И нихрена не мог заставить себя быть медленнее, осторожнее. Как с катушек слетел. Как если бы давно никого не было. Вдавил ее в стену сильнее, подхватил под ягодицы и сильно, глубоко, с размахом врезался в ее тело. Смотрел прямо в глаза. В искорки радужек. В россыпь веснушек по лицу. И не медлил, ни черта больше не медлил, доводя и себя, и ее до одурения.
Она держалась за его плечи, сильно вжимая пальцы в кожу. Короткий маникюр не оставит отметин, медичке не о чем будет волноваться. Подавалась к нему на каждый толчок. Сжимала мышцы, удерживая его на мгновение дольше, чем в заданном им ритме. Отпускала, чтобы через секунду чувствовать новый толчок и прикосновение его кожи к своей. Прикрывала глаза, обхватывала его ногами и продолжала двигаться в унисон с ним.
Звуков не стало никаких, кроме шлепков плоти и их напряженного тяжелого дыхания. До самого конца, частого, все ускоряющегося дыхания, вырывающегося сквозь зубы, крепко сжатые у обоих из упрямства. Без стонов, без вскриков. Только с несдерживаемым биением сердца — разве сердце удержишь? Гулкие удары под кожей, что ощущалась ладонями, кажется, везде, повсюду. И сильнее всего… Глеб запустил ладонь вниз, коснулся большим пальцем ее клитора и в том же ритме, в котором двигался, стал поглаживать его — хотел там, именно там и именно теперь ощутить пульсацию.
