У меня ведь имеются только мои сокровенные мечты, и, несмотря на любовь и уважение к бабушке, я должна попытаться осуществить их – найти силы и честно признаться, что не вижу себя математиком, что планирую уехать в Город, что не являюсь той Соней, которой много лет с переменным успехом притворяюсь.
Пришла пора начать все с нуля.
«Ты никогда не сделаешь этого, потому что ты чистая», – противный пьяный голос Саши вклинивается в размышления, и я дрожу.
Его взгляды с недавних пор обмазывают липкой грязью и вызывают отвращение, а то, что призвано отпугивать – рука с жуткой татуировкой, – вселяет покой и вызывает доверие.
Хочу быть брюнеткой, хочу быть рядом с тем, кто мне по-настоящему интересен, хочу быть обычным человеком.
Кажется, я даже придумала, как вернуть себе собственное тело.
* * *
В закутке между раздевалками, прямо под нерабочей видеокамерой, Урода снова приложили затылком о стену – раздался глухой удар, и придурки из параллельного класса тут же слиняли.
Быстро оглядываюсь, подбегаю к нему, наклоняюсь и протягиваю руку, но он резко отталкивает раскрытую ладонь.
– Засунь свою помощь куда подальше… – ухмыляется Урод, цитируя сказанные мной в сквере слова.
Сжимаю пальцы в кулак и прячу за спину. Боль раздирает душу, мгновенно наворачиваются слезы, и я не выдерживаю:
– Почему ты так ко мне относишься?
– Как? – огрызается Урод.
– Вот так… Разве ты не должен…
– Я? Что я должен тебе? – Он поднимается, поправляет пиджак и смотрит мне в глаза. – Ползать перед тобой и облизывать твою обувь только потому, что ты – Соня Наумова?
– Нет… Нет, конечно!.. – Я задыхаюсь под его взглядом, сердце останавливается, мозг отключается, лишь одна мысль кажется единственно верной и вырывается на волю: – Я хочу сказать, что в последнее время многое осознала и… в общем… Я прошу прощения. У тебя.
Урод в замешательстве замирает и прищуривается:
– Что?..
– Что бы ни случилось в прошлом, я считаю: ты не виноват. Я не разделяю взглядов бабушки, – я уже не могу остановиться и всхлипываю от рыданий: – У меня нет к тебе ненависти! Я извиняюсь перед тобой. За все!
Лебедев растерянно молчит.
Пусть я предаю Соню и бабушку, нарушаю табу, но и он делает то же самое, потому что не останавливает меня. Грош цена моим моральным качествам, однако я не чувствую вины перед родными и почти воспаряю над полом от облегчения.
Егор пялится на меня, отступает на шаг и опирается плечом о простенок.
Оказывается, он трогательно беззащитен и по-настоящему красив, когда убирает шипы… Даже несмотря на повреждения и синяки.
– У меня просьба… Ты можешь мне помочь? – прошу, и он словно пробуждается:
– А вот это вряд ли!.. – Его интерес мгновенно скрывается за ледяным равнодушием. Разговор окончен.
– Скажи, кто делал тебе татуировку? – умоляю я в отчаянии. – Сведи меня с ним, и только! Мне очень нужно!
Он замирает и ошарашенно разглядывает меня.
И вдруг улыбается.
– Ха!.. А бабушка знает?
От такой улыбки тускнеет солнце, тают тысячелетние ледники Антарктиды, рушатся стены и дамбы, а толстые амурчики с лепестками роз возвращаются и заводят хоровод под потолком.
Я ослепленно моргаю и мотаю головой.
– О-о-о, как интересно… – Он улыбается еще загадочней. – Ну ладно. Сама напросилась!
Четырнадцать
Мне всегда нравились татуировки, а люди, имеющие их, вызывали восхищение. Несмотря ни на что, в глубине души я завидовала решимости и бесстрашию Наташи, и жутко реалистичный рисунок на руке Егора завораживал и приковывал к себе мое внимание.
Я тоже хочу иметь тату – украшающий кожу тайный знак, вечно напоминающий о том, что мне все по силам…
Еще раз взглянув на себя в отражении, потуже затягиваю шарф и, прорвавшись через толпу орущих малолеток у гардероба, выхожу на улицу.
От нервного ожидания стучат зубы – через полчаса я увижу Егора вне школы. И сделаю первый шаг к себе, который нельзя будет отменить или стереть из памяти.
Но я боюсь. Оставаться наедине с Лебедевым страшно, ведь в его присутствии я становлюсь кем-то, кого еще не знаю.
Не представляю даже, куда мы пойдем и что меня ждет в этой неизвестности… Наверное, я должна быть в ужасе, но чувствую лишь сумасшедший азарт.
Сбегаю с крыльца и тут же заваливаюсь назад: кто-то хватает меня за шиворот. Разворачиваюсь и вижу ясные голубые глаза и нарочито добренькую улыбку:
– Сонька! – Саша отпускает воротник куртки и поправляет ее, словно я – маленький ребенок. – Что с телефоном-то?
– Глючит… – выдаю первое, что пришло в голову и пытаюсь обойти выросшее передо мной препятствие, но Саша снова преграждает путь.
– Мы с пацанами сегодня потусить хотим… – сообщает он.
До назначенной встречи осталось двадцать минут – в случае опоздания ждать меня никто не будет.
– Ну так тусите! – искренне удивляюсь. – Я-то тут при чем?
– Я рассказываю, чем собираюсь заняться… А ты рассказать не хочешь?.. – тупит он, и я взрываюсь:
– Тебе с весны было плевать на то, чем я занимаюсь, Саш. Если честно, мне тоже больше не интересны твои планы. И о своих тебе докладывать я не собираюсь! Понял?
Саша напрягается, но молча отваливает с дороги. Замечаю холодную ярость в его взгляде, однако мне все равно.
Да, возможно, я поступаю жестоко, но все узы, связывавшие нас, давно и безвозвратно оборвались.
Не понимаю, как я могла быть такой дурой и истязать себя ради его внимания!
Под каблуками осенних ботинок шуршит сухая листва, с Частного сектора тянет дымом сжигаемой ботвы, черные рваные тучи сгущаются над кривыми телевизионными антеннами на крышах – осень набирает обороты, и в пронизывающем ветре чувствуется мертвое дыхание зимы.
Прокрадываюсь в родной подъезд, через две ступени взбираюсь на свой этаж и, не разуваясь, крадусь в комнату, где разоряю шкатулку с деньгами.
Каждый месяц мама присылает бабушке некоторые суммы на мое содержание, из них на карманные расходы мне перепадает ровно десятая часть.
Бабушка говорит, что эти деньги можно тратить на средства гигиены, книжки и «скромные, но качественные вещи».
«Извини, ба, но сегодня я потрачу часть отложенных денег на то, что считаю нужным».
Уже в прихожей достаю из кармана телефон и набираю бабушке:
– Ба, я дома. Сейчас приму ванну, потом собираюсь поспать. Так что не беспокойся, ладно?
– Хорошо, Соня! – к моему облегчению, соглашается она.
