А потом она услышала его тяжелые шаги по паркету коридора.
Позднее она убедилась, что эти придурочные Шульманы снова запустили свое
стерео, и она попросту приняла тяжелый звук бас-гитары за шаги убийцы, но в тот
момент она готова была поклясться, что это был Алексис Мэшин и он вернулся...
человек столь целеустремленный и убийственный, что даже смерть не смогла бы
остановить его.
Впервые в жизни Доди Эберхарт упала в обморок.
Она очнулась минуты через три, не ранее. Ноги по-прежнему не
держали ее, и потому она поползла по коридору к выходу, а волосы закрывали ее
лицо. Она подумала, стоит ли открывать дверь на лестничную площадку, чтобы
выглянуть туда, но не решилась сделать это. Вместо этого, она закрыла замок не
все обороты, вытащила щеколду и вставила дверную цепочку в металлический паз.
Проделав все это, она уселась против двери, замерев и затаившись. Она ясно
сознавала, что забаррикадировалась здесь вместе с окровавленным трупом, но это
было еще не так уж и плохо. Это было даже совсем не плохо, если учесть все
другие альтернативы.
Мало-помалу ее силы восстанавливались, и она уже смогла
твердо стоять на ногах. Она проскользнула по коридору в самый его конец и
добралась до кухни, где стоял телефон. Она старалась не смотреть на гостиную,
где находилось то, что осталось от мистера Большой кадр, хотя это и было
ненужным занятием: она надолго запомнила до мельчайших подробностей всю эту
жуткую картину. Она вызвала полицию и, когда она прибыла, никого не впустила до
тех пор, пока не было просунуто под дверь служебное удостоверение одного из
полисменов.
– Как зовут вашу жену? – спросила она копа, чье имя на
ламинированном картоне было обозначено как Чарльз Ф. Туми-младший. Ее голос
звучал визгливо и трепетно, совсем не так, как обычно. Близкие друзья (если бы
они имелись у нее) ни за что не узнали бы этот голос.
– Стефани, мэм, – терпеливо ответил из-за двери
допрашиваемый полисмен.
– Я могу позвонить и проверить это в вашем участке, вы это
знаете! – почти истерически провизжала она.
– Я знаю это, миссис Эберхарт, – согласился голос, – но не
будет ли вам чуточку спокойнее, если вы просто впустите нас, как вы полагаете?
А поскольку она еще столь же легко узнавала голос копа, как
легко почуяла Запах Беды, она не колеблясь открыла дверь и позволила войти Туми
с коллегой. Когда они присоединились к ней, Доди сделала то, чего с ней никогда
ранее не случалось: она истерично разрыдалась.
Глава 7
Дело полиции
Тад сидел наверху в кабинете и писал, когда появилась
полиция.
Лиз читала книгу в гостиной, а Уильям и Уэнди возились в
детском манеже, каждый на выбранной им стороне. Она подошла к двери и выглянула
в одно из узких декоративных окон рядом с дверью, перед тем как открыть ее. Эта
привычка появилась у нее после того, что было шутливо названо «дебютом» Тада в
журнале «Пипл». Слишком много визитеров – любопытствующих зевак, как из
соседних мест, так и из самого этого городка и даже несколько человек совсем
издалека (это были ярые поклонники Старка) требовали этой меры
предосторожности, чтобы не превратить их дом в проходной двор. Тад называл это
«синдромом глазения на живых крокодилов» и сказал, что синдром должен исчезнуть
через неделю-другую. Лиз надеялась, что он будет прав. Она все время опасалась,
как бы кто из визитеров не оказался сумасшедшим охотником на крокодилов, того
самого сорта, что и убийца Джона Леннона, а потому сперва рассматривала всех
посетителей через боковое окошко. Она не была уверена, что распознает
настоящего сумасшедшего, если увидит его, но она, по крайней мере, обеспечит
Таду покой в те два часа по утрам, когда он работал. После этого утреннего
бдения он сам ходил открывать дверь, обычно глядя на нее, как виноватый
мальчуган, и она не знала, как реагировать на этот взгляд.
Три человека на крыльце этим субботним утром не были
поклонниками таланта ни Бомонта, ни Старка, она это сразу определила, да и
никак не смахивали на сумасшедших... скорее это были патрульные полицейские из
полиции штата. Она открыла дверь, чувствуя то невольное замешательство, которое
испытывают даже ни в чем не повинные люди, когда у них без какого-либо приглашения
появляется полиция. Она подумала, что если бы ее дети были постарше и могли бы
играть этим утром где-то снаружи, она бы очень удивилась, узнав, что они ничего
там не натворили.
– Да?
– Вы миссис Элизабет Бомонт? – спросил один из визитеров.
– Да, я. Чем могу служить?
– Ваш муж дома, миссис Бомонт? – задал вопрос второй
полисмен. Оба эти человека были одеты в одинаковые серые дождевики и носили
фуражки полиции штата.
– Нет, вы слышите машинку привидения Эрнеста Хэмингуэя, –
собиралась она ответить, но конечно же, не сделала этого. Сперва мелькнула
мысль, не сделал ли кто-то из них чего-то незаконного, затем кто-то неизвестный
дал ей саркастический совет на ухо сказать полицейским, неважно какими словами:
Подите прочь. Вас здесь не ждут. Мы ничего плохого не сделали. Идите и поищите
настоящих преступников.
– Могу ли я спросить, зачем он вам нужен?
Третьим полицейским был Алан Пэнборн.
– Это дело полиции, миссис Бомонт, – заявил он. – Так можно
нам поговорить с ним?
Тад Бомонт не вел постоянный дневник, но он иногда делал
записи о событиях в его жизни, которые оказались самыми интересными, забавными
или опасными. Он вносил эти отчеты в переплетенную амбарную книгу, и жена
никогда особо не интересовалась ими. На самом деле они приводили ее в
содрогание, но она никогда не говорила Таду об этом. Большинство записей были
странно бесчувственны, словно какая-то часть его самого отошла в сторону и
безучастно сообщала о жизни Тада, увиденной своими собственными, всегда
безразличными ко всему глазами. После визита полиции утром 4 июня, он записал
длинный отчет об этом событии с сильным и очень необычным волнением, явно
проступавшим в тексте.
"Я понимаю «Процесс» Кафки и «1984» Оруэлла теперь
немного лучше (писал Тад). Если расценивать их как политические романы и не
более того, вы сделаете серьезную ошибку. Я полагал, что нет ничего страшнее
депрессии, пережитой мной по окончании «Танцоров», и открытия, что мне нечего
ожидать после них, – исключая выкидыш у Лиз, поскольку это – самое тяжелое событие
в нашей семейной жизни, – но то, что произошло сегодня, кажется мне еще хуже. Я
пытаюсь доказать себе, что это из-за того, что впечатления слишком свежи, но
подозреваю, что здесь есть нечто, намного более опасное. Я считаю, что мрачный
период моей жизни и потеря первых близнецов в конце концов были исцелены
временем, оставившим только шрамы в моей душе, и эта новая рана будет также
исцелена... но я не верю, что время полностью сотрет все это. Конечно,
останется след, может быть короче, но и глубже, как от внезапного удара острым
ножом.
