– Хочешь угадать, что это? – нетерпеливо спрашивает Фредди.
Продолговатая коробочка напоминает большую плитку шоколада.
– Камера? Столовый сервиз?
– Попытайся снова.
Осторожно снимаю остатки клейкой ленты.
– Щенок?
Сняв наконец нарядную бумагу, я вижу простую серую коробочку и замираю, потом мои пальцы еще медленнее снимают крышку. Я дразню Фредди, при этом мне самой отчаянно хочется заглянуть внутрь.
– Да открой ты наконец эту чертову коробку! – почти вопит Фредди, наклоняясь вперед, как будто и сам не знает, что в ней лежит.
Я так и делаю, а потом изумленно смотрю на него.
– Фредди, – шепчу я; он буквально ошеломил меня. – Мы не можем себе позволить поездку в Париж!
Он пожимает плечами:
– Я продал гитару.
– Нет! – Я буквально выкрикиваю это.
Эта гитара, электрический «Фендер», была с Фредди даже дольше, чем я.
– Когда я в последний раз играл на ней? Она просто валяется на чердаке.
– Но ты ее так любил! – возражаю я, не оправившись еще от потрясения.
– Тебя я люблю сильнее.
Он снова в своей стихии, обливает меня своим сиянием. Сердце сжимается при мысли, что ему больше никогда не придется играть на «Фендере». Одновременно я переполняюсь счастьем, понимая, что продал он гитару ради меня. Я, должно быть, миллион раз говорила о Париже, но такого не ожидала.
Смотрю ему в глаза и вижу в них только сверкающую, как звезды, любовь.
– Ты не на шутку удивил меня.
– Просто делаю, что должен. – Он ловит мою руку и целует пальцы.
Я прижимаю ладонь к его щеке:
– Что должен? И что это?
Он целует мою ладонь:
– Делаю тебя счастливой.
– Для этого не нужны фантастические путешествия.
– Ты же меня знаешь, я вообще фантастический парень. – Он усмехается, потом серьезно смотрит на меня. – Я хотел подарить тебе нечто особенное, вот и все.
– Ну вот, подарил… Ты постоянно заставляешь меня ощущать себя чертовски особенной.
– Вот и хорошо. – Он щелкает меня по носу. – Ну что, можно теперь посмотреть «Доктора Кто»?
Мы смотрим «Доктора Кто», потом следующий фильм, а тарелка с сэндвичами с индейкой стоит на диване между нами.
– Это ты приготовила маринованный лук? – спрашивает Фредди, едва ли не проливая слезы из-за остроты.
– Да, – вру я.
На самом деле лук мариновала Сьюзан. Фил принес на работу кучу контейнеров с ним и умолял нас избавить его от этого чертова лука.
– Чем заливала? Кислотой из аккумулятора?
– Как это невежливо, – бормочу я, стараясь не вздрогнуть, когда жую лук.
Он действительно очень, очень острый.
– Хорошо, что я на тебе женюсь не ради твоих кулинарных способностей, – ворчит Фредди.
– Или ради умения гладить, – дополняю я.
В нашем доме редкие вещи попадают под утюг, а то немногое, что все же отглаживается, обычно результат работы Фредди.
– Я, вообще-то, просвещенный человек, – говорит он.
– И ты даришь потрясающие подарки.
– Боже, да ты просто счастливица! – заявляет Фредди, переставляя опустевшую тарелку на стол.
Я ложусь на спину, опустив голову ему на колени.
– Да, – улыбаюсь я, закрывая глаза. – Да, это так.
Я дремлю. Это такое блаженное состояние, которое случается, когда вы добираетесь до конца какого-то особенного дня с особенными людьми. Фредди лениво играет моими волосами, наматывая пряди на пальцы.
– Лидс, просто чтобы ты знала: мой ответ – «да», – шепчет он. – Однажды у нас появятся малыши. Целая куча! Огромный выводок, и одни будут сообразительными, как ты, а кто-то болтлив, как я, и нам придется вечно защищать их, когда у них начнутся проблемы в школе.
И несколько драгоценных секунд я почти вижу их, даже слышу их шаги на лестнице… Боже мой, Фредди Хантер, мое сердце бьется только ради тебя!
Наяву
Понедельник, 31 декабря
Даже в самые счастливые времена всегда есть нечто ужасное в преддверии Нового года, согласны? Все это притворное дружелюбие, объятия и хлопанье по спине, а потом – неизбежные пьяные слезы. Я сопротивлялась всем попыткам вытащить меня из дому этим вечером. Хотела сделать все для того, чтобы вовсе забыть о том факте, что сегодня канун Нового года. Не желаю смотреть, как Джулс Холланд наяривает на фортепьяно «Auld Lang Syne» в компании со всякими знаменитостями, и не желаю слушать бой Биг-Бена в полночь, в сопровождении фейерверков и дикого шума, потому что Фредди больше не будет первым человеком, которого я поцелую в новом году.
Мои родные огорчены моим упрямством, моим желанием остаться в одиночестве в полночь. Они так расстроились, что я соглашаюсь провести с ними середину дня. Как раз поэтому я сейчас едва волочу ноги, подходя к ярко-красной парадной двери маминого дома. Вообще не хочу признавать, что наступает Новый год. Мне довольно и того, что уходящий потребовал немалой выносливости, а теперь еще завтра утром придется говорить, что Фредди умер в прошлом году. Это отдаляет его от меня совершенно неприемлемым образом и наполняет яростью и слезами. После проведенного вместе Рождества я чувствую себя хуже прежнего. Моя жизнь в реальном мире просто не может соперничать со второй жизнью, во сне.
– Милая! – восклицает мама, открывая дверь до того, как я успеваю постучать. – Как я рада, что ты пришла!
На улице тротуары покрылись инеем, но в маминой прихожей меня встречает ласковое тепло.
– Не забывай о ковре! – напоминает она, поглядывая на мои зимние ботинки.
Этот взгляд говорит, что я должна снять их прямо сейчас, не успев и шага дальше ступить. Мне нравится, что она до сих пор считает нужным об этом напоминать, пусть даже эта фраза впечаталась в меня, как название дней недели. Это одна из тех вещей, на которые я по-прежнему могу положиться. Мама улыбается при виде моих смешных носков с рождественской малиновкой, когда я аккуратно ставлю свои ботинки рядом с ее обувью на низкую деревянную скамеечку. Я надела эти носки специально: мама всегда обращает внимание на мелочи такого рода. Сейчас она наблюдает за мной, пытаясь понять, в каком я состоянии. Если честно – в ужасном. Я действую в основном автоматически, но ради нее пытаюсь изображать нечто другое. Собственно, что случится, если ничего не изменится? Я так и продолжу притворяться?
Когда я вхожу в комнату, Элли и Дэвид уже сидят за кухонным столом.
– Я приготовила для тебя горячий шоколад, – говорит Элли, кивая на высокую кружку-снеговика на столе.
