Несколько минут мы одновременно плачем и улыбаемся, и нам не хочется отпускать друг друга.
– В таком случае мне лучше выпить за двоих, – коротко смеюсь я, наполняя свой бокал до краев.
Элли кивает, ее тревожный взгляд изучает мое лицо, пытаясь понять, не притворяюсь ли я. Но нет, я не притворяюсь.
Скорее, потрясена от кончиков пальцев на ногах и до макушки глупой праздничной шляпы. Элли хотела стать матерью еще с тех пор, когда мы были маленькими девочками и катали кукол в колясках в садике за домом. Она уже тогда обладала куда более сильным материнским инстинктом, чем я: ее куклы всегда были безупречно одеты и причесаны, в то время как у моих постоянно не хватало рук, а рожицы я разрисовывала шариковой ручкой. Понимаю, почему она предпочла бы промолчать сегодня, но хорошо, что не смогла. Мне не хочется, чтобы они с Дэвидом были вынуждены скрывать такую перемену из страха огорчить меня.
Но в то же время я действительно притворяюсь. Потому что это такое странное утверждение жизни: младенец. Маленькое новое существо… острое как бритва напоминание о том, что нам с Фредди никогда не познать счастья иметь собственного ребенка.
– За вас двоих, – говорю я, поднимая бокал, и подавляю слезы, потому что сейчас – один из самых драгоценных моментов в их жизни.
– За троих! – добавляет мама, и ее голос почти срывается.
Мы чокаемся, и я снова пожимаю руку Элли.
Замечательная новость!..
Во сне
Вторник, 25 декабря
– Твоя мама безусловно королева рождественского ужина. Объявляю официально. Мне незачем теперь есть до следующего года.
Фредди постанывает рядом со мной на диване.
– Думаю, мы оба знаем, что ты уже в восемь утра проглотишь сэндвич с индейкой, – говорю я.
Видимо, как и все прошлые годы, мы вернулись домой с немалой порцией остатков индейки для сэндвичей, супа, карри и бургеров. Запасы по крайней мере до середины февраля. Стараюсь не думать о тех прежних ужинах.
– Поверить не могу, что у Элли будет малыш, – говорит Фредди.
Похоже, и в этом мире такое происходит.
– Точно, – вздыхаю я.
– А это значит, у нас будет беременная невеста.
Фредди жестом изображает огромный живот. Это скорее похоже на мистера Гриди, чем на беременную, но я все равно усмехаюсь:
– Ты прав.
На самом деле мне нравится мысль о беременной Элли, сияющей на свадебных фотографиях. Свадьба, а теперь еще и малыш… Как будто кто-то насвистывает мне из пространства: все меняется, девочка, все меняется… Но к счастью, кое-что остается неизменным: на Рождество мы всегда будем собираться за столом у мамы. Просто на следующий год нам придется потесниться и освободить местечко для высокого детского стула. Конечно, я прекрасно понимаю, что он или она к тому времени вряд ли будет уже сидеть на стуле. И еще я представляю, ощущая легкое головокружение, как меня станут величать тетей.
– Как ты думаешь, у нас тоже когда-нибудь появится малыш? – спрашиваю я с бурлящей надеждой, кладя ноги на колени Фредди.
Но это такая невыносимо горькая мысль…
Он включает телевизор, меняет каналы:
– «Доктор Кто»?
Я не отвечаю. Он что, уходит от вопроса? Не думаю. Мы множество раз говорили о детях, это вроде казалось само собой разумеющимся… Или это не так? Может, я спешу с выводами? Приказываю себе не глупить. Это просто индюшачья паранойя, от обжорства.
Не обращая внимания на мое раздражение, Фредди тянется к кофейному столику и хватает жестянку конфет «Куолити стрит».
– Мне казалось, ты сыт до отвала? – говорю я.
– Я никогда не бываю сыт настолько, чтобы отказаться от ириски, – отвечает Фредди.
Это одна из миллионов причин, по которым мы совместимы: Фредди сгрызает наружную часть конфетки, а мне достается мягкая серединка. Не думаю, чтобы я смогла ужиться с кем-то, кто заставлял бы меня сражаться за апельсиновую начинку, я бы тогда все рождественские каникулы кипела злостью.
Качаю головой, когда Фредди протягивает мне жестяную коробку.
– Ну же, давай! – льстиво произносит он и потряхивает передо мной открытой жестянкой. – Ты ведь не можешь отказаться от клубничных сливок.
– Попозже, – упираюсь я.
– Эй, Лидия! Посмотри, вот же я! Съешь меня! Я знаю, тебе хочется!
– Ты очень плохо изображаешь клубничные сливки. – Я невольно смеюсь.
– Это был апельсин, и ты просто оскорбила его! – серьезно заявляет Фредди.
Я округляю глаза:
– Отлично! Давай сюда.
Он снова встряхивает банку, а когда я заглядываю в нее, то наконец понимаю, почему он был так настойчив.
– Фредди! – Я вижу среди ярких конфет подарок. – Что это такое?
Он пожимает плечами:
– Должно быть, Санта оставил для тебя.
Мы договорились не тратить слишком много друг на друга в этом году: свадебные счета раздуваются как сумасшедшие, к тому же еще и дом, и машина… и кажется, что конца этому не видно. Но все же думаю, Фредди понравились те запонки, которые я нашла для него в винтажном магазинчике на Хай-стрит. Он любит всегда выглядеть лучше всех и повторяет, что это привлекает к нему внимание еще до того, как он начинает говорить. И ему нравится приходить первым: это он подхватил из биографии Барака Обамы. Фредди не делает секрета из того, что амбициозен, но, в отличие от многих коллег, отнюдь не беспощаден. Последнее на самом деле превращает его в еще более серьезную угрозу.
Подарок завернут в очень красивую бумагу с крошечными изображениями Эйфелевой башни и перевязан темно-синей ленточкой.
– Открой, – поторапливает Фредди, наблюдая за мной, явно отчаянно желая, чтобы я поскорее заглянула внутрь.
– Ты сам это упаковал?
– Конечно! – отвечает он, но при этом улыбается с притворной скромностью.
Мы оба знаем, как он умеет заставить других делать что-то за него. Наверное, это был кто-то с работы, насколько я знаю Фредди.
Не стану лгать, я взволнована.
– Ты не должен был, – бормочу я, развязывая ленту.
– Нет, должен! – возражает Фредди.
– Но у меня нет для тебя еще одного подарка.
– Можешь рассчитаться другим способом, – ухмыляется он.
Но он явно с нетерпением ждет моего отклика.
А я из тех, кому нравится разворачивать подарки медленно, аккуратно снимая клейкую ленту и разглаживая помятые края обертки, пытаясь угадать, что там такое. Фредди действует совершенно иначе: он мгновенно высказывает предположение, что в пакете книга, или футболка, или шоколад, и тут же разрывает бумагу, как пятилетний мальчишка. Я довожу его до безумия своей медлительностью. И сейчас тоже довожу, но слишком наслаждаюсь моментом, чтобы спешить.
