За столом повисает неловкое молчание, Джона поднимает голову и изучает облупившуюся краску на потолке.
– Я ведь не думал, что ты придешь, – наконец говорит он. – Ты опоздала, и я решил, что идея тебе не понравилась. – А потом он поворачивается, заглядывает мне в глаза и произносит тихо, только для меня: – Он искал что-нибудь такое, чему можно было бы подпевать. Ты ведь знаешь, каким он был. Этакий пятничный гуляка…
Я хмурюсь, услышав это выражение, хотя и понимаю, что оно значит. Пятничный гуляка… Думаю, Фредди мог и сам его придумать; он определенно жил в таком стиле. Вечер пятницы означал, что пиво льется рекой, а музыка оглушает. И несчастный случай произошел именно вечером в пятницу.
– Но на следствии ты сказал, что он ничего такого не делал. Я же там сидела и слышала, как ты говорил, что он ничего такого не делал…
Слышу, как мой голос от хрипа переходит к визгу.
– Я не хотел… – произносит Джона так тихо, что я напрягаюсь, прислушиваясь. – Не хотел, чтобы люди потом говорили, что он погиб из-за собственной беспечности.
– Это не более беспечно, чем падение с крыши, – фыркает Мод, протягивая руку к чаю.
Я бросаю на нее взгляд, готовая огрызнуться, но сдерживаюсь. Не она виновата в том, что мое сердце бешено колотится. Мы с Джоной смотрим друг на друга. И я гадаю, чего еще он мне не сказал.
– Ты просил меня прийти сюда сегодня, – бормочу я, потирая лоб. – Ты заставил прийти, а теперь швыряешь это… эту бомбу, прекрасно зная, что она сделает со мной.
Джона начинает качать головой, пока я еще говорю.
– Лидия, я ждал, но ты все не шла, а все вокруг говорили о людях, которых потеряли, и я, сам не понимаю почему, тоже рассказал. Наверное, я здесь чувствовал себя в безопасности.
Я пристально смотрю на него, пока он произносит эти слова.
– Ты не упомянул о радио на следствии…
Резко встряхиваю головой, потому что с самого дня трагедии я думала о кратких показаниях Джоны и пыталась представить последние моменты Фредди. Официально установили, что это смерть от несчастного случая, просто одно из тех происшествий, предусмотреть которые невозможно. Упоминали о плохой погоде, о скользкой дороге, обледенении… Я слушала, и в моем уме складывалось представление о некоем безликом вселенском произволе вроде погоды. Теперь же эта картина разлеталась вдребезги.
– Ты солгал! – обвиняю я. – Ты солгал перед толпой. – Я смотрю на Нелл. – Он не сказал им о радио. Не сказал.
– Люди иногда совершают странные поступки из благих намерений, – отвечает она. – Может быть, если бы Джона смог рассказать тебе немножко больше…
Нелл виновато смотрит на Джону, и тот судорожно сглатывает.
– Я не лгал. Нет. На дороге вполне мог оказаться лед, а дождь уж точно шел. – Он смотрит на меня. – Ты знаешь, что это правда!
– Но ты не упомянул о радио…
Все за нашим столом затихли, даже Мод. Нелл рядом со мной вздыхает, на секунду накрывает ладонью мою руку и легонько сжимает мои пальцы. Я не уверена, выражает ли она сочувствие или пытается успокоить.
Джона как-то глухо, разочарованно стонет, его рука на столе стискивается в кулак.
– Зачем мне это было говорить? Что от этого изменилось бы? Мы с Фредди были тем вечером одни, никто больше не пострадал. И какого черта мне давать повод всем потом говорить, что он сам виноват, проявив подобную беспечность… – Джона окидывает взглядом всех сидящих за столом и качает головой. – Извините, – выдыхает он, – за то, что выругался. – Его глаза блестят слишком ярко, когда он опять смотрит на меня. Я вижу, что его нервы натянуты до предела. – Я не хотел, чтобы в газетах печатали, будто его смерть была бессмысленной и глупой и может послужить назиданием всем остальным.
Что-то происходит внутри меня. Как будто кровь закипает.
– Но ты мог рассказать мне, – медленно произношу я. – Ты должен был рассказать мне!
– Должен ли? – Джона чуть повышает голос, и Камилла вздрагивает, видя его боль. – Зачем? Чтобы ты страдала еще сильнее, чем сейчас? Чтобы ты проклинала его за глупость и постоянно представляла, как он несется с бешеной скоростью, на пару миль больше дозволенного, и при этом вертит ручку приемника в поисках веселого саундтрека?
И тут я отчетливо вижу все это. Нога Фредди на акселераторе, взгляд устремлен к приемнику.
– Хочешь сказать, он слишком уж торопился на мой день рождения? Ты и о превышении скорости не упоминал, кстати.
Джона смотрит в окно, в сторону школьных ворот. Так много лет мы втроем выбегали за эти ворота, свободные, уверенные, что жизнь будет длиться вечно. Я почти вижу нас, слышу эхо наших шагов и нашего смеха…
– Все это на самом деле не имеет значения, – бормочет Джона. – Это не изменит того факта, что Фредди больше нет.
– Нет, это имеет значение! – заявляю я в бешенстве оттого, что Джона не понимает моих чувств. – Для меня имеет. Ты позволил мне думать, что он погиб из-за погоды, такая тупая обыденная причина придавала всему некий глупый смысл… – Я смотрю вокруг, пытаясь сама понять и выразить свои чувства в реальном времени. – А теперь ты мне говоришь, что он и сейчас был бы здесь, если бы был поосторожнее? – Я резко умолкаю от острой тоски, потом собираюсь с силами и продолжаю: – Джона Джонс, не смей мне говорить, что это не имеет значения! Он должен был ехать прямо домой. И ничего бы не случилось, если бы он поехал прямо домой!
– Думаешь, я этого не понимаю? – шепчет он. – Думаешь, не вспоминаю об этом каждый чертов день?!
Мы почти с ненавистью смотрим друг на друга. Джона прикусывает губу, чтобы она не дрожала.
– Я и не хотел, чтобы ты все это узнала, – устало произносит он и потирает лоб, привлекая тем самым мое внимание к шраму. – Но ты опоздала… Я не думал, что ты придешь.
– Лучше бы не приходила! – бросаю я.
– Согласен. – Он крепко сжимает руки.
Сидящие вокруг стола зашевелились. Думаю, мне пора уходить.
– Мой сын умер год назад, – говорит Мод, глядя в потолок. – Тридцать шесть лет со мной не общался. А что тут поделаешь!
Я молчу, но ее слова проникают в мозг. Тридцать шесть лет. Они оба были живы, но позволили какой-то мелочи развести их так далеко друг от друга, что они не разговаривали…
– Мод, это так грустно… – Камилла поглаживает Мод по руке.
Та поджимает губы. Не думаю, что сегодня она пришла сюда для того, чтобы поговорить о своем заблудшем муже, нет. И я не уверена, сообщила ли она о своем сыне, желая помочь мне, но вроде как помогла, потому что я знаю: если встану и уйду сейчас, то не смогу видеть Джону Джонса лет тридцать шесть, а то и вовсе никогда.
Мы сидим рядом – напряженно, молча.
– Нужно было раньше тебе рассказать, – наконец признает Джона, глядя вниз.
