– Вон Мигелито сможет. Сможешь, Мигелито?
– Что смогу? – поднял голову со стола Майкл.
– Провести дриблинг, как Марадона.
Хуан задавал вопрос с доброй усмешкой в глазах, явно ожидая свойственного Майклу острого и неожиданного ответа, но Гонсало не дал ему сказать ни слова.
– Конечно, сможет! – уверенно заявил он и вернул разговор в прежнее русло. – Когда наши в семидесятом играли ту игру, я был ещё пацан – и я плакал. Вальдивиа забил гол в почти пустые ворота, а я плакал, Хуан. Мне было стыдно! Разве так надо забивать голы? С помощью Кандила? И поражение было правильным, не заслужили мы побед, только прыгаем, как клоуны, чтобы все сказали – зрелищный футбол, зрелищный футбол, а что толку? Побеждать надо! Вот если бы я стал тренером национальной сборной… – тут Гонсало сел на своего любимого конька, ведь надо было показать, что с любым делом он справился бы лучше, чем другие, – …я бы первым делом вызвал к себе ребят и заявил бы им…
Лицо Гонсало приняло то выражение, с которым он собирался разговаривать с футболистами сборной. Он отпил внушительный глоток пива и, поправив мокрый от пота и пролитого пива ворот светло-голубой рубашки, начал описание своей деятельности в качестве тренера национальной сборной.
– …Я сказал бы им: «Парни! За вами – сто тысяч зрителей на трибунах и миллионы у телевизоров. Вы должны показать тот футбол, за который нашим предкам не было бы стыдно, ведь именно они изобрели эту великую игру! А вместо того, чтобы…».
Дверь на кухню распахнулась, как от удара, и на пороге возник испуганный Хесус.
– Падре Мануэль задушил донью Кармелу, а сам выбросился с колокольни и погиб! – выпалил он и, вытаращив глаза, уставился на присутствующих в ожидании эффекта от произнесённых им слов.
Прерванный на полуслове Гонсало полуобернулся и уставился на Хесуса. По его багровому от постоянных возлияний лицу медленно ползла тень осмысления.
Примерно таким же образом выглядел Хуан.
– Что это ты там болтаешь, парень? – после почти минутного молчания спросил Гонсало, продолжая, словно диковину, рассматривать Хесуса.
– Да-да, клянусь Богородицей, – возбуждённо затараторил Хесус. – Убился сам, а до этого задушил донью Кармелу, вот чтобы я лопнул, не сходя с этого места, если вру! Гуаделупе позвонили и сообщили. Наверняка её подружка из Фернандесовых служанок звонила, как пить дать. Чёрт меня забери, забыл, как её зовут. Вот вылетело из головы – и всё!
Хесус сложил лоб в гармошку и с усилием, казавшимся неправдоподобным, начал потирать его длинными гибкими пальцами с отросшими ногтями.
– На кой чёрт мне, как зовут Фернандесову сучку, чёрт бы побрал и её, и тебя вместе с ней! – заявил Гонсало и, повернувшись к Хуану, протянул ему откупоренную банку пива.
– Парень, давай помянем душу падре. Хотя самоубийц не поминают, я всё равно помяну. Во всём виновата эта стерва, прокуророва жена, так и знай. Она его довела, точно тебе говорю. Я на его месте себя не убивал бы, конечно, а вот её убил бы уже давно. Это где видано, чтобы столько разговаривать? Довела беднягу. Он уже тогда, когда нас навещал, был не в себе!
Он осуждающе мотнул большой головой и опрокинул в себя початую банку пива. Вместе с ним выпили Хуан и подхвативший под шумок со стола банку пива Хесус.
Майкл сидел опустив голову. Он был потрясён. Выходит, всё, что он видел в своих полётах, было чистой правдой. Нет, он и до этого знал, что всё было по-настоящему, даже в обморок падал, и Тереса как-то возила его к знакомой знахарке, чтобы та пошептала у него над головой молитвы и заговоры. Но Майкл всё равно надеялся, что это всего лишь сны, а не пророчества, и даже смерть Тересы в их ряду – пусть стопроцентное, но совпадение.
Однако всё оказалось ровно наоборот, и Майкл уже знал, кто та худая и потерянная женщина на поляне.
Донья Кармела!
Явно желая обсудить ужасное известие, на кухне появились Лусиана и Гуаделупе, следом пришла беспрестанно охавшая заплаканная Сэльма, как грибы после дождя, проросли её дети, и Майкл понял, что сейчас придёт и Инес.
«Только не это!» – подумал он и, стараясь оставаться незамеченным, выскользнул из кухни, но избежать встречи с Инес не смог. Она догнала его, когда Майкл был уже возле двери в комнату, схватила в охапку и держала так до тех пор, пока он не расслабился и не позволил ей пообщаться с ним.
– Не вздумай убегать от меня, Мигелито. Я за тобой всё время слежу, без перерыва.
– А ты следующая.
– Значит, умрём вместе. И не надейся, что я тебя здесь оставлю. Ты мой и уйдёшь со мной.
– Ничего у тебя не выйдет. Ты меня там не видишь даже. Только мамита видит, а ты стоишь и глазами хлопаешь, как слепая курица.
Но Инес не поняла его последних слов. Да и не пыталась понять. Ей было неинтересно слушать нелепые детские угрозы. Главное, что Майкл выслушал её и знает, каковы её планы на его счёт.
Никто так и не сомкнул глаз в ту ночь, потому что в память о падре Мануэле решили накрыть стол, тем более что после смерти Тересы Инес вновь стала уделять внимание хозяйству.
Призывно горела огненно-острая сальса, дышало всеми ароматами гуакомоле, шипели жареные колбаски на большой чугунной сковороде. Вместо убранных пустых банок из-под пива появились новые, кто-то, кажется, Хесус, выставил на стол текилу – и пошла гульба.
Никто не проводил бы падре Мануэля и донью Кармелу в последний путь веселее, чем это сделали в поместье Гонсало Гуттьереса. Танцевали под нестройное пение и хлопки Хесус и Лусиана, Хуан зажимал Гуаделупе, одновременно пытаясь и подпевать, и пить, причём к пиву, которым он уже изрядно накачался, прибавилась текила. Как всегда, допивал со стола остатки самогона Хосито, а Инес всё ела и ела – и никак не могла насытиться. Приправляла еду острыми, как наточенный нож, халапеньо, пила текилу стопками и периодически поглаживала низ живота, в котором жило острое, как те самые халапеньо, желание повторить недавний марафон с Мигелем Фернандесом.
«Какой мужчина! Почти как Гонсалито в молодости, да, Инесита?!» – думала она, наливаясь страстью.
К ночи Гонсало уже был настолько пьян, что практически не шевелился и ни на что не реагировал. Крупная голова с густыми поседевшими волосами свесилась на выглядывавшую из распахнувшейся почти до пупа сорочки грудь, налившиеся кровью глаза были прикрыты тяжёлыми веками, в усах застряли крошки чипсов, в повисшей вдоль туловища руке балансировала початая банка пива.
В воздухе висел отчётливо-сладкий дым от самокруток, которые весь вечер курили Хуан с Хесусом и к которым исподтишка не забывал прикладываться и Хосито. Он так и не заснул до утра и коротал время с таким видом, будто только что выспался и вышел к столу свежий и готовый к любым марафонам.
Хосито и в дальнейшем будет отличаться необычайной выносливостью, и никто не сможет перепить или перекурить его. Даже за деньги.
