Как же сильно ранилась душа падре об их острые шипы!
Ему казалось, что он любит донью Кармелу и даже любит всех остальных. Благодарение Господу и Пресвятой Деве, ведь это именно они, все эти люди, вернули ему душевную благодать.
Молись, Мануэль, молись!
– …И с тех пор, как донья Тересита заболела, Гонсало Гуттьерес не просыхает. Говорят, что он поколачивает свою жену! Бедняжечка! Она, конечно, всегда была грубоватой, но ведь это не повод, чтобы распускать руки! Мой дорогой Паблито тоже иногда может выпить м-а-а-аленькую рюмочку, ну иногда и две рюмочки, но чтобы лезть потом в драку? Нет, даже представить это невозможно! Как же люди живут в таких условиях, ума не приложу, а ведь они потеряли обоих сыновей! Интересно будет посмотреть на них, когда Мигель Фернандес отнимет малыша гринго, а он грозится это сделать и будет прав, ведь мадам Тересы уже нет в живых, а Инес и Гонсало с Мигелем Фернандесом нипочём не справиться. Даже её родственник, – тут Кармела понизила голос до шёпота, – дон Ласерда, я про него сейчас говорю, – даже он не сможет им помочь. Да и кому они нужны после смерти сыновей, два неудачника!
– А что отрок? – не выдержал падре Мануэль.
– Отрок сидит дома и горюет. Говорят, даже не выходит из комнаты. Я и говорю, что Мигель Фернандес хочет его усыновить, чтобы забрать из дома, где для него сложилась нежелательная аура. Это его жена всем рассказала про ауру. А почему бы и нет? У него-то только одна дочь. Разве это правильно – родить мужу только одного ребёнка, даже не наследника, вот у меня по этому поводу…
Падре Мануэль привычным жестом остановил поток красноречия доньи Кармелы и решительно перевёл разговор.
Только не думать ни о чём. Особенно о… Так! Не думать ни о чём… ни о ком… И пусть она уже заткнётся! Да! Не думать!
Он повернулся и пошёл в ту сторону, где располагались кельи, и продолжавшая беспрерывно говорить донья Кармела поспешила следом. Внезапно, как бывает, когда вспоминаешь некую очень важную вещь, падре остановился и чтобы избежать неминуемого падения из-за внезапно возникшего препятствия, донья Кармела инстинктивно схватилась за него.
Цепкие узловатые пальцы, схватившие падре за плечи, показались падре щупальцами, которые потянулись к нему, обхватили плечи, сжали горло, заползли в рот и полезли через глаза, а сама донья Кармела превратилась в охваченную жаждой убийства дьяволицу. Её глаза выпучились и налились кровью, на голове выросли острые козлиные рога, рот ощерился, как у пираньи, и оттуда вывалился длинный, раздвоенный, как у змеи, язык.
Ужаснувшись произошедшей в донье Кармеле перемене, падре Мануэль пошатнулся и, теряя сознание, повалился на потемневшие от времени плиты церковного пола, а вместе с ним упала и так некстати вцепившаяся в него донья Кармела.
Им помог падре Алваро, как раз в момент падения вышедший из исповедальни. Заметив распростёртых на полу священника и донью Кармелу, он спешно отправил восвояси крестьянку и бросился вызволять донью Кармелу из-под бесчувственного падре.
Донья Кармела не произнесла ни слова, молча поднялась, поправила сбившуюся одежду и внимательно посмотрела на своего спасителя. Падре Алваро понял, что донья Кармела хочет ему что-то сказать, но не решается.
– Мы в одной лодке, – шепнул он, успев удивить её неординарностью сравнения.
Ни падре Алваро, ни донья Кармела не были заинтересованы в том, чтобы падре Мануэль вновь вышел из строя. Падре Алваро категорически не желал оставаться в пугавшей его размерами и абсолютно чужой церкви, а словам падре Мануэля о том, что тот рад видеть его в качестве помощника, значения не придал вовсе. Нет-нет, только не это. Падре Алваро уедет к себе при первой же возможности, и никто на свете не сможет его остановить, даже сам начальник полиции. С первого дня своего пребывания здесь падре Алваро спит и видит, как возвращается в свой пусть нищий, но такой родной приход, где тихие долгие дни сменяются короткими сухими ночами, а за алтарной стеной ждёт своего часа надёжно спрятанная стеклянная бутыль с мескалем. Никаких обязанностей, никаких тревог, пара-тройка еле сводящих концы с концами фермеров и их юные смуглые дочери и застенчиво-страстные сыновья, с хихиканьем позволяющие щупать себя за причинные места и сладко стонущие во время соитий.
Что может быть лучше ниспосланного падре Алваро земного рая?
Разве что небесный?
Нет, падре Алваро успеет в него попасть.
У доньи Кармелы тоже был свой резон скрывать от окружающих состояние падре Мануэля. С кем, если не с ним, она будет беседовать? Кому ещё можно доверить сокровенные тайны души, смешивая их с городскими сплетнями и разбавляя аккуратными дозами горьких признаний в тайном пьянстве и наступившей импотенции мужа? Неважно, что падре Мануэль, скорее всего, неизлечимо болен, главное, чтобы об этом не узнали другие. Все думают, что падре выздоровел, и что же теперь – опять заболел? Нет, нет и нет, Кармела не допустит этого.
Она бросилась отдавать распоряжения.
– Падре Алваро, бегите в аптеку, да поскорее. Купите там нашатырю, я-то знаю, что у вас его нет. Ещё купите успокоительных капель, а если спросят зачем, скажите, что беременной прихожанке нехорошо, так как она проделала дальний путь и устала, и с ней возится падре Мануэль, и он-то и послал в аптеку. Про него не забудьте сказать, слышите? Как скажете, так они и поймут, что с ним-то как раз всё в порядке. Чего вы стоите, падре? Идите, идите!
Падре Алваро оказался проворным малым. Сбегал трусцой в аптеку, принёс необходимые капли и нашатырь, вдвоём с доньей Кармелой они привели падре Мануэля в чувство, под руки отвели в келью и уложили на узкую жёсткую кушетку. Дали ещё капель и воды. Затем донья Кармела наказала падре Алваро вернуться в зал на тот случай, если кому-нибудь вздумается заглянуть в церковь, а сама осталась с падре Мануэлем.
Она без перерыва что-то говорила, и падре опять было приятно её слушать. Он чувствовал себя защищённым, рядом были друзья, неумолчный говор доньи Кармелы омывал его журчащим родником со всех сторон – справа, слева, сверху, снизу…
Конечно…
Как он сразу не догадался…
Присев на кушетке, он крепко схватил за руки донью Кармелиту.
Она дёрнулась в ответ, но вырывать рук не стала.
– Донья Кармела, – проникновенно глядя на неё, заговорил падре Мануэль, – я больше не могу.
– Чего не можете, падре? – спросила донья Кармела и с некоторым усилием, но осторожно, стараясь не обидеть падре, освободилась от него.
– Я не могу больше молчать. Мне необходимо поделиться. С вами. Я… я… я боюсь, поэтому помогите мне, вы должны мне помочь, ведь я погибаю, а все вокруг отвернулись от меня. И даже Он, – Мануэль поднял вверх трясущийся палец, – даже Он отвернулся от меня!
– Ничего не понимаю, – пролепетала донья Кармела.
– Сейчас! – воскликнул падре Мануэль.
