На лице Мигеля появилась влажная ухмылка знатока, знакомого с обсуждаемой темой не понаслышке. Он отпил ещё пива, пыхнул сигарой и, перегнувшись через стол в сторону Ньето, тихо спросил:
– Что, сладкая у неё розочка?
– Сладкая, Мигелито, сладкая, умираю просто от удовольствия, когда…
– Когда что?
– Когда ныряю туда, – с трудом выговорил Ньето и покраснел так, будто налился кровью до краёв, и показалось, что она вот-вот польётся у него отовсюду, откуда можно – из ушей, рта, ноздрей…
– Чёрт! У меня эрекция! – возмущённо заявил он под хохот Мигеля.
– А мне, Роберто, неинтересно вот это всё у баб, – вдоволь отсмеявшись, поделился Мигель. – Я их только шпилить люблю. Даже самому противно, ну хоть раз захотел бы потрогать или приласкать. Или подарить ей что-нибудь, в конце концов. Но нет. Мне – лишь бы дырка была, чтобы засунуть. И где она – впереди или сзади, мне по барабану.
Он мотнул головой и, просунув под стол руку, потеребил напрягшийся от произнесённых слов пенис.
– Господь знал, что меня нельзя девчонкой рожать, – добавил он и засмеялся.
Ньето лишь вежливо улыбнулся. Его мысли были далеки от смачных признаний Мигеля. Что совет прекращать возню с девчонкой был единственно разумным, Ньето знал и сам. Встреча была лишь поводом излить душу и, кто знает, может, всё-таки услышать дельный совет.
Вскоре разговор перескочил на отвлечённые темы, обычно предшествующие завершению беседы. Прекратив возиться, вышел в зал бармен, сменил пластинку в музыкальном автомате, и в зазвучавшей песне Ньето узнал Paloma blanca, старую, заезженную, почти попсовую, но бесконечно им любимую.
Он закрыл глаза и представил Аделиту в ярко-красных кружевных трусиках.
«Как ты красива, моя маленькая Аделита! Тебя зовут иначе, я знаю, но для меня ты всегда будешь маленькой Аделитой с тоскливым собачьим взглядом. Ты умеешь радоваться? Нет, не умеешь. И мне нравится видеть тоску в твоих глазах. Она заводит меня. Тоскуй, Аделита. Ньето нравится, когда тебе грустно».
Он так и остался бы сидеть с закрытыми глазами, но Мигель не дал ему возможности расслабиться.
– Мне пора, Робиньо, – сказал он, тронув Ньето за рукав.
Ньето тут же открыл глаза, поднялся из-за стола и стал прощаться.
– Послушай моего совета Робиньо, – вставая вслед за ним, сказал Мигель. – Если девчонка ещё не командует тобой полностью, перевези её в соседний посёлок, а лучше в лес, ближе к горам. А если командует – тогда в лес не поедет, это точно, но из города её убирай. Нет такой тайны, которая не открывается, да и мы с тобой всегда успеем поссориться с сильными мира сего. Не так ли, чико?
И со словами: «Когда-нибудь ты скажешь мне спасибо!» – он дружески похлопал Ньето по плечу, отодвинул мешавший стул и вперевалочку пошёл к выходу.
Выплюнув на пол изжёванную зубочистку, следом за ним направился Панчито.
Ньето взглянул на него, но Панчито отвёл глаза.
«Чёртов педик, мать твою!» – с неожиданной агрессивностью подумал Ньето и не стал выходить из бара, а задержался, якобы желая попрощаться с барменом, а на самом деле чтобы дать возможность Мигелю отъехать. Перекинувшись ничего не значащими фразами с барменом, дождался шума отъезжающей машины и тоже направился к выходу, но, когда был уже на пороге, вдруг испытал необычное и по-настоящему шокировавшее его ощущение.
Ньето вдруг показалось, что время остановилось и всё происходящее с ним уже когда-то произошло, а он находится в роли зрителя и смотрит на себя со стороны.
Оцепенение прошло, не продержавшись и нескольких секунд, и, махнув бармену рукой, Ньето вышел на свежий воздух, где ожидал его один из телохранителей. На воздухе стало легче дышать, но ещё долго внутри жило и никак не хотело исчезать чувство, будто он приоткрыл завесу времён, заглянул внутрь и увидел не только всю мимолётность и ничтожность существования его лично и всего окружающего мира, но и всё прошлое этого мира, и его настоящее, и его будущее.
– Чёрт, что за дела! – сплюнул он, удаляясь в сторону армейского джипа, за рулём которого коротали время в ожидании шефа вооружённые до зубов охранники.
Джанни
Джанни не любил званых вечеров и с удовольствием не посещал бы ни одного мероприятия, на котором собирается более трёх человек, если бы Стив не заявил когда-то, что его успех целиком зависит от того, насколько много Джанни присутствует в его жизни. Джанни усмехнулся тогда шутке Стива, но возражать не стал, поскольку верил, что что-то значит для него. С годами уверенности не то чтобы стало меньше, но Джанни стал чувствовать и понимать, что Стив отдалился от него. И отдалился не потому, что перестал верить в его счастливую звезду, а просто потому, что жизнь брала своё.
Джанни не видел в естественном ходе жизни ни невыносимых противоречий, ни нарушения взаимных обязательств, тем более что они со Стивом давно выполнили их друг перед другом. Он отдавал себе отчёт в том, что они оба по-настоящему повзрослели, или, как говорил Стив, «выросли из коротких штанишек». Джанни не был уверен, что выражение о коротких штанишках принадлежит самому Стиву, но искать первоисточник было лень; в любом случае он не видел причин его оспоривать. Они отдалились друг от друга, и это нормально, поскольку они всё равно близки друг с другом, просто на другом уровне. К тому же годы изменили обоих. Прибавили жёсткости Джанни и сделали более высокомерным Стива, хотя внешне он старался не проявлять своей всё возраставшей убеждённости в собственной избранности. Тем не менее убеждённость не только была, но и всё чаще проявлялась в его нетерпимости к чужому мнению, в том числе и к мнению Джанни, которым ранее Стив дорожил как никаким другим.
Не то чтобы изменения в Стиве сильно напрягали Джанни, нет. Тем не менее он свёл общение с ним к телефонным разговорам, редким встречам на нейтральной территории и по-прежнему регулярным, хоть и редким поездкам на остров, где оба забывали об изменениях в отношениях и, что называется, отрывались по полной.
Периодически Стив приглашал друга на очередное семейное мероприятие, и Джанни вынужден был ходить в гости в его семью. И если в прежние годы посредством его присутствия Стив напоминал семье Маклинни, кто подлинный хозяин в доме, то с годами потребность в напоминании прошла, но привычка видеть Джанни рядом на семейных торжествах осталась, и Стив не отступал от неё, хотя знал, что Джанни не любит к нему ходить, и знал почему.
Дело было в том, что Марша возненавидела Джанни со дня знакомства и никогда не считала нужным скрывать своего отношения к нему. Невзлюбили Джанни и её родители – Эндрю и Лиз, а семейная неприязнь с годами предсказуемо передалась и детям. Особенно старалась Мелисса. Смесь отцовского темперамента с материнским упрямством наградила её убойным характером, и Мелисса демонстрировала его окружающему миру с той же почти неприличной щедростью, с какой заявлял о себе её отец. Она даже не считала нужным надевать маску вежливости, как это делала её мать, и не только еле здоровалась с Джанни при встречах, но и никогда не забывала вкладывать в приветственную улыбку едва уловимое презрение.
