– Ты не понимаешь меня, я же вижу. Ты не понимаешь, что мои амбиции не позволяют мне обманывать Маршу, детей и всех остальных там, в моей главной жизни. Я столько раз представлял себе, как заведу подружку. Не много продажных глупых девочек из бедных районов, а одну, постоянную, только мою.
Стив опёрся о блестевший на солнце поручень и жестом пригласил Джанни встать рядом. Джанни нехотя поднялся с шезлонга и подошёл к нему.
– Потерпи меня ещё немного, макаронник. Вот расскажу про девушку – и отпущу тебя.
– Я не устал.
– Отлично. Знаешь, я как себе представлял романтическую связь? Я познакомился с ней и сразу влюбился по уши. Моя девушка неутомима в постели и игрива, как ребёнок. Вечерами голая выскакивает на террасу прямо из моей спальни, становится у ограждения и в лучах вечернего солнца превращается в такой… тёмный силуэт, ну ты понял, когда лучи освещают сзади, будто её нарисовали. Представил?
– Да-да, – поспешно кивнул Джанни. Он действительно представил себе картину, описанную только что Стивом, и, увлечённый ею, не сразу отреагировал на вопрос.
– Она спрашивала бы меня, на кого похожа, когда стоит вот так, голая, на фоне охваченного закатом неба и погружающегося в воду солнца.
– Солнце в этих широтах заходит сразу, без подготовки, – некстати ввернул Джанни, но Стив не обратил внимания на его слова.
– «На египетскую жрицу», – сказал бы я ей, а она спросила бы в ответ, кем тогда был бы я.
– И кто же у нас ты?
– «Верховный жрец», – ответил бы я ей, а она сказала бы, что я не жрец, а Бог. Верховный Бог.
– «Сойдёт, – сказал бы я. – Пусть я буду Голый Верховный Бог Любви».
– Ты тоже будешь голый? – уточнил Джанни.
– И чтобы никаких поджатых губ в этой вечной, мать её, обиде на всё человечество, – не отвечая Джанни, заключил Стив и, отвернувшись, засмотрелся в пенную струю воды.
Переливчатый блеск океанской волны в игривых, слепящих даже сквозь тёмные стёкла очков солнечных лучах, мчащиеся рядом с кормой стремительные дельфины, гортанные крики альбатросов над головами, далёкие кучерявые силуэты белоснежных облаков и свежий океанский ветер, заставляющий воображение рисовать самые романтические картины.
– А-а-а-а-а-а! – кричит любимая во всю силу лёгких, распахивая себя навстречу брызгам волн, и звонко смеётся без причины.
Рвётся на свободу с покрытой золотистым загаром шейки шёлковый платок, летят по воздуху длинные светлые волосы, искрится радостью бытия ослепительная улыбка.
А он стоит у штурвала и ведёт к горизонту свою гоночную яхту. Оборачивается изредка назад, чтобы полюбоваться на любимую, выписывает вслед за дельфинами немыслимые пируэты в лазоревой воде, и им обоим так хорошо, что хочется умереть.
Как в кино, мать твою!
– Всё в порядке, Стивви? – услышал он, но ничего не сказал, лишь разочарованно махнул рукой и ушёл с палубы.
Мечты, мечты. И дело не в том, что их нельзя осуществить. Ещё как можно. Но их осуществление станет его поражением.
А разве Стив может допустить поражение?
О мой бог, Нет, конечно, нет.
Вы не дождётесь моего поражения, мистер Пол!
Аделита
Измученный надвигающимся беспамятством падре Мануэль в один не самый прекрасный день подумал, что больше не выдержит. Он заперся в своей келье и отказался вести службы, а не ленившейся ежедневно торчать за дверьми донье Кармеле объяснил своё затворничество тем, что желает очиститься. Когда же понял, что его объяснения не остановят донью Кармелу и она будет продолжать настаивать на лечении, заявил, что решил принять временный обет молчания, и попросил более его не беспокоить.
Донье Кармеле пришлось подчиниться и оставить его в покое. С того момента падре просто слёг на узкую жёсткую койку и посвятил всё ставшее необъятным свободное время прослушиванию своей погрязшей в склоках головы.
Ночами, как ни странно, становилось легче, и тогда он мог вставать и хотя бы молиться и изредка вкушать еду, которую по распоряжению вездесущей доньи Кармелы оставляли у порога кельи церковные служки.
Отсутствие падре вызывало бурю негодования в донье Кармелие и сильно смущало прихожан.
– Где это видано, чтобы неделями не выполнять своих обязанностей? – спрашивала она у мужа, когда провожала его утром на работу, и задавала ему тот же вопрос, когда он возвращался обратно.
– Прояви терпение, Кармела, – пытался отвлечь жену прокурор Лопес. – Падре Мануэль благочестив, даже избыточно благочестив. Надо будет подождать, пока он прервёт свой обет.
Но донья Кармелиа ждать не хотела, поскольку с болезнью падре Мануэля утратила терпеливые уши для своих словоизлияний и в её жизни образовалась пустота, которую совершенно нечем было заполнить. Так и не дождавшись изменений, она начала ходить с визитами к мэру Родригесу с целью выразить ему своё возмущение поведением падре, так что администрации мэрии пришлось выставлять наружу специального человека, в обязанности которого входило наблюдение за площадью перед мэрией с целью предотвращения появления нежеланной визитёрши, и даже платить ему за это деньги из муниципального бюджета.
Правда, причиной беспокойства мэра была не только настырность доньи Кармелиы. Молчание церкви, да ещё и в канун очередных выборов в республиканский парламент, грозило провалом избирательной кампании, и мэр Родригес в полной мере отдавал себе в этом отчёт.
В один из не по сезону жарких дней он вызвал Ньето и строго наказал расшибиться в лепёшку, но обеспечить город священником.
– Кстати, что там произошло с нашим падре? – поинтересовался он, прежде чем распрощался.
– Ему надо подлечиться, – лаконично сообщил Ньето.
– Вот и лечите! – раздражённо сказал мэр, а Ньето понял, что ему вновь придётся заниматься не своим делом.
Обмахиваясь фуражкой и чертыхаясь сквозь зубы, он покинул мэрию и уже на следующий день привёз в город нового священника – маленького степенного мужчину с узкими прорезями глаз и успевшими поседеть густыми волосами на приплюснутой голове. Звали священника падре Алваро. Под старой сутаной падре Алваро прятались небольшой возрастной живот, добрая душа и спокойный нрав, и больше всего на свете он не хотел покидать свой крохотный полунищий приход в одном из забытых всеми приграничных городков. Но отказать грозному начальнику полиции было ещё сложнее, чем воочию увидеть Пресвятую Деву и Падре Алваро пришлось подчиниться.
В церкви Ньето первым делом попросил его заглянуть в келью к падре Мануэлю, и падре Алваро бросился исполнять распоряжение. Вдвоём они дошли по узкому коридору до кельи падре Мануэля, и падре Алваро открыл скрипучую овальную дверь и заглянул в келью, но тут же отпрянул и закрыл дверь обратно.
