– Это в нём врождённое, – говорила Тересита, обсуждая на кухне привычки и характер своего подопечного.
Праздничная атмосфера успокаивающе подействовала на Инес, и вскоре она забыла о своих переживаниях. К тому же у Инес появилось дело – следить за маленьким гринго. Она не упускала Майкла из виду, смеялась, когда он смеялся, смотрела туда, куда смотрел он, и всё время пыталась как бы невзначай попасться ему на глаза.
Майкл заметил её необычную оживлённость.
– Мамита, а Инес смеётся, – сообщил он Тересе так, будто это была важная новость.
– Вот тебе раз! Что же ей теперь, плакать, что ли? – пожала плечами Тереса.
Майкл потянул её за рукав, заставил нагнуться пониже и громко прошептал на ухо:
– Но, мамита, она же никогда не смеётся!
– Неправда. Иногда смеётся. Вот я недавно видела, как она улыбалась. А что? Тебе не нравится?
– Нет, почему? Нравится. И она сегодня красивая.
– Так подойди и скажи ей об этом.
Майкл задумался и вновь потянул Тересу за рукав, заставив её закатить глаза в притворном ужасе.
– Чего тебе, проказник? Не видишь, спина болит у меня? Не могу я каждую минуту нагибаться.
– Прямо вот так и подойти?
– Да. Вот прямо так подойди и скажи: «Какая ты сегодня нарядная, Инес. Ого!»
– «Ого»? Разве женщинам так говорят? Надо по-другому, мамита!
– Это как – по-другому?
– Надо сказать: «Ты красивая, Инес. И тебе идёт этот цветок».
– А если Мигелито и сам всё знает, зачем меня спрашивать? Иди и скажи.
Майкл не успокоился и, опять заставив её наклониться, зашептал на ухо:
– А если скажу, она исчезнет?
– Нет, Мигелито, не думаю. Она всё время за нами будет ходить, как привязанная.
Тереса вздохнула и, выпрямившись, погладила Майкла по голове, но он протестующе отвернулся.
– Если не отвяжется, зачем тогда говорить? – размышляя вслух, спросил он. – Не буду я ничего говорить.
– Как хочешь, Мигелито. Просто ей приятно будет, ты же знаешь, как она любит тебя.
– Зато я её не люблю.
– А ты вредина, – засмеялась Тереса и двинулась было дальше, но Майкл, по-видимому, передумал и, жестом попросив Тересу подождать, подбежал к Инес, цветшей неподалёку от них ядовитым ярким цветком.
– Ты сегодня очень красивая, Инес, и тебе идёт этот наряд, – сказал он ей с лёгкой, немного лукавой улыбкой.
– Я? Мне? Да ты что, Мигелито, я как раз не очень хорошо выгляжу сегодня, – растерялась Инес и от волнения стала судорожно поправлять постоянно съезжавшую набок юбку.
Но Майкл уже сбежал от неё и, с вызовом глянув на ожидавшую его Тересу, двинулся в сторону танцующих пар.
Тереса пошла следом, а Инес подумала, что больше не будет откладывать свой план по устранению соперницы в долгий ящик.
– Смотри на него, Панчо. Видишь, как он выделяется? Пор-рода!
Говоря о Майкле, Мигель в его сторону не смотрел. Он, так же как Инес, постоянно находился неподалёку, но следил за ним осторожно, прекрасно понимая, что проявлять интерес к маленькому гринго на людях было бы преждевременным.
Слишком много любопытных глаз и длинных языков. Слишком много народу. Слишком много тех, кто тоже любуется кудрявым ангелом. Пресвятая Дева, как же Мигель ненавидит их!
– Смотри-смотри, как он хорош! – исподтишка приговаривал он. – Красавчик! Посмотри на его бёдра, они уже наливаются силой, но при этом нежные и такие стройные, м-м-м. Он вырастет таким же злым, как и я, – это я насчёт женщин сейчас говорю. Будет дрючить их день и ночь без перерыва. Слышишь, Панчо, не будет уставать. Вот точно не будет, так же, как и я, ведь я – его будущий опекун!
Слово «опекун» Мигель выпалил прямо в ухо Панчито, и тот от неожиданности отскочил в сторону, чуть не сбил с ног донью Кармелу, именно в этот момент проходившую мимо, и, вяло извинившись, отвернулся, по-прежнему всем своим видом демонстрируя полное безразличие к происходящему.
Обычно невероятно словоохотливая, жена прокурора Лопеса в момент столкновения была явно не в духе, поэтому едва взглянула на бормотавшего извинения Панчито, не забыв вложить в свой взгляд всю глубину презрения к подобным личностям, в изобилии поставляемым неразборчивой природой исключительно для того, чтобы действовать ей на нервы.
И только хотела пройти мимо, как заметила Мигеля.
Обычно Мигель старался не связываться с доньей Кармелой, поскольку знал, что спастись от неё можно только бегством. Но сегодня ему позарез нужен был человек, общение с которым могло дать возможность выплеснуть излишки лихорадочного возбуждения. Так как буйный поток извергавшихся из доньи Кармелы слов как нельзя лучше подходил для поглощения эмоциональной переполненности собеседника, не воспользоваться шансом освободиться от бушевавших внутри него чувств Мигель не мог, поэтому он церемонно поклонился и вежливо справился о здоровье доньи Кармелы.
В поклоне Мигеля было больше издёвки, нежели демонстрации учтивости, он явно смеялся над ней и даже не пытался это скрыть, но донья Кармела насмешек Мигеля не почувствовала и, привлечённая непривычным вниманием, остановилась и заговорила.
Мигелю стало как никогда хорошо. Поток слов доньи Кармелы, как он и рассчитывал, забрал с собой волны болезненного возбуждения, в душе родилось спокойствие, тело стало лёгким, настроение – весёлым, а мозг отпечатал в памяти несмываемым оттиском и этот день, и беспрерывно болтавшую донью Кармелу, и волшебное настроение, и мелодичные пассажи марьячос, доносившиеся издалека, будто они пели не в двух шагах от Мигеля, а на далёкой-далёкой планете.
«Я был по-настоящему счастлив в тот день!»
Сколько раз в течение многих лет он будет это повторять.
Счастье мимолётно и эфемерностью своей напоминает запах дорогих духов или распустившейся розы. Пьянящее и быстротечное, едва наступив, оно перерождается в покой либо в разочарование.
Его будущее не возвышенно, а банально.
Почувствовать счастье в момент рождения – удел немногих. Только с ними, исполненными мудрости великодушия, оно утрачивает обманчивую иллюзорность будущего, наполняется плотью настоящего и переводит энергию банальности в блистательную энергию любви.
Только с ними – редкими собеседниками, мимолётно встреченными путниками, вечными искателями на пыльных далёких дорогах вселенной.
Все жители города знали, что донья Кармела, без сомнения, занимает первое место в мире по количеству вылетающих из неё слов и вряд ли собирается его уступать. От болтливости жены прокурора Лопеса страдали все, до кого она была в состоянии добраться, – продавцы в магазинах, торговцы на рынке, прислуга, поставщики товаров и даже чиновники местной мэрии, к которым она захаживала по любым, в том числе самым пустячным, вопросам. Одновременно с болтливостью жена прокурора Лопеса была весьма скрытна, и по этой взаимоисключающей причине вылетавшие из её рта слова то ли вынужденно, то ли специально складывались в трескучие нагромождения лишённых смысла фраз, буквально заполнявших собеседника до отказа своей агрессивной пустотой. Из-за способности доводить собеседников до обморочного состояния некоторые даже считали донью Кармелу ведьмой и рассказывали, как она, превращаясь по ночам в ненасытного оборотня, рвёт глотки простодушным обывателям и заглатывает огромными кусками их сердца и прочие внутренние органы.
