Это похлопывание и держит Панчито рядом с Мигелем даже больше, чем очень неплохие деньги, которые он получает. Денег, правда, никогда нет, потому что мать Панчито, весёлая вдовушка Маргарита, просаживает их в казино с регулярностью заправского игрока, и им едва хватает на еду и одежду. И это тогда, когда многие вещи Панчито донашивает за Мигелем, разве что приходится регулярно бегать к портнихе, ведь вещи босса велики, и их необходимо ушивать.
Ругать мать за то, что она играет, Панчито не в состоянии. Она смеётся в ответ, сверкает глазами, кокетничает с сыном, может и за причинное место схватить. Панчито в таких случаях всегда отпрыгивает в сторону, а Маргарита лишь заливисто хохочет, сверкая белыми зубами. Ходуном ходит под ярким, блестящим платьем крупная увядшая грудь, и Панчито молча отстёгивает заработанные купюры.
На этот раз всё пошло не как всегда.
Быстро разобравшись с курьерами и отправив их восвояси, Мигель взглянул на Панчито, но в его взгляде не было привычного влажного блеска.
– Что скажешь? – спросил он, вынув изо рта толстую сигару.
В уголках выразительных губ Мигеля блестела набежавшая от постоянного общения с сигарой слюна, одна из крепких мускулистых ног нетерпеливо тряслась.
Традиционная кружка с пивом стояла рядом с ним почти нетронутой.
– Насчёт чего? – спросил Панчито, хотя в прилизанной гелем голове уже звучал ответ.
– Ты видел его сегодня возле церкви?
Панчито неохотно кивнул.
– А ты заметил, как он смотрел на тебя? И он не тощий и сутулый как ты, Панчо. Наоборот, похож на маленького ягуара. Гибкий, ловкий, спинка такая ровная. Наверняка с желобком посерёдке. Не спина – мечта! Чёрт, ты меня слушаешь вообще?
Мигель сыпал словами, не давая Панчито вставить ни слова. Он был сильно возбуждён и дёргал шеей, двигались в нервном тике плечи.
– Как он хорош собой, это же обалдеть можно! Ты черты лица его рассмотрел? У него кожа как шёлк, у детей у всех она такая, но у него всегда будет как шёлк, это я тебе точно говорю. А плечи видел? Прямые, вразлёт, как у танцора. И кудри на голове сияют, словно нимб. А глаза? Ох-х, какие глаза! И губки бантиком, не губки, а цветок на личике цветёт. А какая у него попка – лучшая попка во всём мире, это я тебе говорю!
– Не знал, что ты на детей западаешь, Мигель, – не выдержал Панчито. – Раньше за тобой этого не водилось.
Мигель проигнорировал реплику.
– Как он смотрел на тебя! Глаз не сводил! Ему на вид все восемь, хотя эта великанша, как её…
– Тереса, – неохотно подсказал Панчито.
– Да, Тере… тьфу. Ну её к чертям, вредная сеньора, так вот, она сказала, помнишь, что ему шесть лет. Ты представляешь, всего шесть, а он выглядит как взрослый, несмотря на то что ребёнок. И смотрел на тебя со страхом, будто ты его напугал. На меня лишь разок взглянул, но и этого хватило, чтобы навсегда ранить моё чувствительное сердце, ха-ха-ха! Интересно, а хуёк у него большой? Если да, то, скажем, годика через два он вполне сможет тебя трахнуть, а, Панчо?
Мигель взглянул на вспыхнувшего Панчито с лукавым выражением на смуглом лице.
– Как, Панчо? Сможет? А? Глядишь, мне придётся вызывать его на дуэль. Будем с ним драться из-за тебя.
Пунцовый, с полными слёз глазами, Панчито вскочил из-за стола и собрался уйти, нет, не уйти, а убраться немедленно, лишь бы не видеть физиономию своего босса и не слышать его речей.
– Сядь! Я кому сказал, сядь на место, с-с-сукин сын! Ишь, вскочил!
Не глядя на Панчито, медленно садившегося на своё место, Мигель резво опустошил кружку, жестом подозвал официанта и приказал принести ещё. Молча потирая правой рукой подбородок, а это было его привычкой в минуты серьёзных раздумий, уставился в угол и сидел так некоторое время, не шевелясь. Потом заговорил извиняющимся тоном:
– Понимаешь, Панчо, я просто обалдевший какой-то, оттого и болтаю всё, что на язык придёт. Я не ожидал, ты понимаешь, ну никак не ожидал, что…
Он помотал головой, подыскивая слова, раздражённо оглянулся на входную дверь, в которую шумно вошли двое завсегдатаев, поманив Панчито указательным пальцем, нагнулся к нему и сказал:
– Панчо, я решил, что этот малыш будет моим. Вначале, как услышал про него, сразу подумал, что надо бы прибрать его к рукам для подношения кое-кому, ну ты понял кому. А сейчас решил, что нет. Сам буду его растить. Он такой красавчик, он такой, ох, я не знаю, у меня нет слов – и в то же время слишком много слов. Как тебе объяснить своё состояние?
Он жадно отпил свежего пива, пыхнул несколько раз сигарой, на которой чудом держался седой валик пепла, и продолжил говорить:
– Понимаешь, Панчо, ведь у меня нет сына. Лишь дочь, Консуэло, толстая и глупая, вся в мать, одним словом. А эта корова не родила мне больше никого. Представляешь, мне, Мигелю Карлосу Фернандесу, она больше никого не родила! Видите ли, «она не виновата, это я бездетный», – Мигель передразнил жену, скривив рот и пытаясь голосом воспроизвести женские интонации. – Ты же знаешь, как я богат, сколько у меня и денег, и земли, и в Мехико кое-что прикупил, и на побережье, мне есть куда голову приткнуть, если здесь не будет, не приведи Господь, заработков! И знаешь?..
Тут он положил руку на плечо одетого в цветную сорочку Панчито и хотел было что-то добавить к сказанному.
У Панчито будто ток прошёл через всё тело. Он вздрогнул и, резко отдёрнув плечо, отодвинулся назад. Мигель с недоумением взглянул на дёрнувшегося Панчито и через мгновение захохотал.
– Да тебя сейчас как током шибануло, Панчо, – сквозь смех проговорил он. – Да, и ещё. Ты, кажется, ревнуешь меня к нему?
Он смеялся ещё некоторое время, потом отпил пива и, глядя на Панчито лоснящимися глазами, тихо переспросил:
– Так ревнуешь?
Панчито нервно сглотнул слюну. Мигель проследил, как переместился кадык на худой шее Панчито, потом перевёл взгляд на его лицо.
– Не бойся, Панчо, – сказал он. – Один не останешься. Ты поверенный в моих делах, и вообще… кто знает, что нас ожидает в будущем?
Вновь, попутно попыхивая сигарой, стал смеяться и, так и не допив пива, встал и двинулся к выходу.
Не услышав привычного «пошли, что ли», Панчито помедлил, затем вскочил и, виляя худыми бёдрами, побежал за Мигелем. На улице они сели в машину и, не проронив ни единого слова, поехали в сторону дома.
По дороге Мигель тоже молчал. Тихо тлел в уголке чувственного рта огонёк сигары, а он сам выглядел так, будто заснул с открытыми глазами.
Через полчаса вдалеке показались вычурные кованые ворота, к которым вела унизанная с обеих сторон ожерельем ярких огней асфальтированная дорога с высаженными на одинаковом расстоянии и тщательно подстриженными кустами. Внутри двора сверкал свежими красками новенький, выстроенный недавно особняк из тех, про которые мать Панчито, веселушка Маргарита, говорила, что они «с пылу с жару».
