Он ещё многому научил Майкла.
Как-то раз они все вместе пытались перейти дорогу с оживлённым движением, но мать с Майклом задержались, а человек побежал, и его сбил автомобиль.
Майкл удивился тогда, увидев, как легко он взлетел вверх. Легко и высоко, словно был сделан из тряпок. А потом упал с высоты на дорогу, и Майкл стоял и смотрел, как из-под его головы растекается во все стороны густая вишнёвая лужа.
Зримость смерти, её внезапно обнажившаяся тайна удивили его тогда своей обыденностью.
Когда лицо падре окрасилось кровью, Майклу подумалось, что сейчас он увидит то же самое, что увидел тогда, когда взлетел в свой последний полёт человек с чёрными щеками, и он подбежал поближе, чтобы посмотреть, как будет умирать священник, но Тереса плавно, но решительно взяла его за плечи и, шепнув на ухо: «Мигелито, милый, а постой-ка на крыльце», подтолкнула к дверям.
Он подчинился и, не оглядываясь, пошёл к выходу, а Тереса дождалась, пока он выйдет, затем повернула голову к падре Мануэлю и с участливым выражением на сохранившем следы былой красоты лице стала наблюдать за тем, как Гуаделупе и Лусиана приводят его в чувство и сажают на диван.
– Веер возьмите в ящике, – негромко подсказала она. – Обмахивать же падре надо, а не спать на ходу.
– И не машите сильно, а то, не ровён час, застудите, – вмешалась Инес. – И ранки же обработать надо. Всё надо говорить, сами нипочём не догадаются!
– Вон вата лежит, Инесита, на столике. Если глаза распахнёшь, то увидишь. И ранки уже обработали, пока ты мечтала неизвестно о чём, – сказала Тереса, оборачиваясь в ту сторону, откуда послышался голос Инес.
Они встретились глазами.
«Будешь гореть в аду, разлучница!» – подумала Инес, сверля Тереситу ненавидящим взглядом.
«Смотри-ка! Видно, опять Мигелито не заметил, что ты живёшь на этой земле, грешница», – усмехнувшись подумала Тереса.
Брак
К вечеру следующего дня Марша появилась на условленном месте ровно в семь часов и заметила, что её уже ждут.
В руках у Стива был плюшевый медвежонок, и Марша вдруг отчётливо осознала, что вот-вот переступит через некую невидимую, но страшно важную черту, после которой прежняя жизнь в одно мгновение станет навсегда ушедшим прошлым, а будущее будет связано по рукам и ногам, и не будет даже времени поразмыслить, нужно оно ей или нет.
Стив с улыбкой дождался, пока она подойдёт, всем своим видом показывая, что пошёл бы к ней навстречу, но не уверен, понравится ли ей подобная инициатива, затем спросил, как дела, и со словами: «Возьми, это тебе» – протянул медвежонка.
Немного помедлив, она приняла игрушку и, прижав её к груди, взяла Стива за руку и молча повела за собой.
На этот раз он не сопротивлялся.
В такси Марша назвала адрес, и уже через минуту они со Стивом обнялись так, будто встретились после долгой разлуки.
Пока такси лихо катило по названному Маршей адресу, оба молчали, Стив периодически нежно гладил светлые, уложенные в честь свидания волосы спутницы и ласково улыбался, когда она поворачивала к нему голову и смотрела ему в лицо.
В крошечной квартирке, которую Марша снимала в Ист-Сайде и куда она привела Стива, было пусто и тихо.
– Вот, – сказала она, сделав неловкий жест рукой, – моя… обитель…
И застенчиво засмеялась.
Они поженились через два месяца после знакомства.
Донельзя озадаченный скоропалительным желанием дочери выйти за еле знакомого человека без определённых занятий, Эндрю пытался хотя бы отсрочить дату, но Марша оказалась непреклонна.
– Па! Я выйду замуж шестого числа, и ни днём позже, – заявила она в состоявшемся между ними откровенном телефонном разговоре.
– Ты же его совсем не знаешь, – пробовал остановить дочь Эндрю. – И потом… как же наши дела?
– Я люблю Стивви, и не пытайся встать между нами. А дела подождут, им всё равно уже ничем не помочь, – отрезала Марша и положила трубку.
К разочарованию Эндрю, Маршу поддержали Лиз и французская тёща, бабушка Аннет, влюбившиеся в будущего зятя с первых минут знакомства.
Экс-сенатору ничего не оставалось, как вскинуть руки в примирительном жесте, и вскоре Стив и Марша разрезали белоснежный многоярусный торт на глазах у восхищённых счастливым действом гостей.
Во время церемонии Лиз бесстыдно кокетничала с новоиспечённым зятем, Эндрю мрачно молчал, а Скинни умирала от зависти.
– Какой красавчик, – шептала она всем подряд во время церемонии. – Представляю его в постели, м-м-м!
Их первая близость была идеальной, во всяком случае, Марша всегда описывала её именно так.
– У нас со Стивви всегда был и есть лучший в мире секс. С первого раза, – говорила она с мечтательной улыбкой во время посиделок со Скинни.
– Так не бывает, – удивлялась Скинни. – Так не бывает, чтобы всё было на высоте – и муж, и дети, и богатство, и положение. Да ещё при твоём характере, бр-р-р! Чёрт подери, здесь явно что-то не так!
И Скинни делала выразительное лицо, но Марша только смеялась в ответ и переводила разговор.
Конечно, все знали, что Скинни хлебом не корми, только дай посплетничать, но дело было не в её любви к сплетням. Брак Марши со случайно встреченным в парке незнакомцем действительно казался идеальным со стороны, и в свете этого потрясающего факта всё остальное не имело никакого значения. Даже Эндрю, с первой минуты невзлюбивший Стива самой большой нелюбовью, какую можно было представить, вынужден был скрепя сердце согласиться с общим мнением.
– Наша дочь счастлива, и, по-видимому, всё остальное не должно иметь значения? – с видом разочаровавшегося в лучших чувствах человека спросил он у Лиз.
– Есть сомнения в содержании моего ответа, дорогой? – довольно рассмеялась она.
Ньето
Несмотря на обморок и порезы, с лица падре Мануэля уже несколько дней не сползала улыбка. Он был невнимателен, механически читал молитвы, и даже надоедавший обычно внутренний голос, ставший его собеседником наряду с деревянным ангелом вскоре после его назначения в эти богом забытые края, куда-то исчез.
– Видишь, я не тороплю события, – делился с ангелом своими мыслями падре. – Побывал у них с визитом, удостоил чести. Хватит пока что. Если уделять Гуттьересам слишком много внимания, они могут подумать, что я наношу визиты ради них.
Падре разражался саркастическим смехом, немного театрально запрокидывал голову и в эти минуты казался себе героем.
– Я ведь не могу забывать о своём сане, – продолжал он. – Ни на минуту не могу. Если начну бегать к Гуттьересам, они ещё возомнят о себе невесть что!
