– А ты сообразительный. Приходи ещё, научу так, что от зубов отскакивать будет, – предложил он, когда они прощались.
Майкл кивнул и был таков.
С той поры его визиты в подсобку стали частыми, и уже вскоре он вполне сносно резался в карты, успешно освоил гитару, выучил песни из репертуара Хуана и курил на пару с ним его вонючие дешёвые сигары.
– Пухнешь здесь от безделья, а твой гринго режется в карты с Хуаном, – выпалила, заглянув на кухню, Инес и после возмущённого возгласа Тересы охотно поделилась подробностями: – Целыми днями там пропадает. И сигары курит к тому же. Один в один как Гонсалито. Тоже, между прочим, плод твоего воспитания. Скоро и пить начнёт – вот язык даю на отсечение.
И Инес вывалила наружу язык, чтобы усилить наглядным примером правдивость своих обещаний.
– Тебе нельзя без языка, Инесита, – сказала Тереса и, кряхтя, встала со стула. – Неоткуда будет яду стекать. Ещё отравишься, не дай Господь, и лечи тебя после этого.
Через минуту она, подбоченившись, уже стояла на пороге подсобки Хуана.
– Чем развлекаться, лучше бы ты, бездельник, помыл машину или хотя бы стряхнул с неё пыль, – обрушилась она на него. – А может, нам другого шофёра поискать, более расторопного? И не дай Господь, Хуанито, если ты ещё хоть раз дашь Мигелито сигару! А может, ещё чего-то предлагал? Говори!
Растерянный Хуан отрицательно качнул головой, но Тереса уже не глядела на него.
– Дурень! – уходя, бросила она через плечо.
Нагоняй Хуану со стороны Тересы носил скорее профилактический характер, нежели содержал какие-то реальные угрозы, но Хуан решил не рисковать. Кто знает, может, Тереса и вправду заставит его мыть и чистить машину каждый день?
Допустить этого кошмара Хуан никак не мог: перспектива работать сверх привычного графика устрашала его даже больше, чем возможное увольнение.
Безделье – не порок в общепринятом смысле. Оно не вызывает войн, от него не умирают люди, даже грехом его можно назвать скорее с натяжкой, нежели по существу. Есть грехи и пострашнее.
Безделье – это когда душа ведёт себя так, будто объелась. Бездельник всегда пребывает в состоянии счастья, ведь для его достижения не нужно предпринимать никаких усилий.
На самом деле Тереса не имела ничего против того, чтобы Майкл выучился игре в карты. И против курения сигар кстати, тоже.
– Мигелито должен вырасти мужчиной, а не неженкой каким-нибудь, – поделилась она с Сэльмой. – Все настоящие мужчины, которых мне довелось встретить по жизни, – отец мой, например, да и дед – и в карты умели играть, и сигару выкурить, и выпить были не дураки. Просто Хуан должен помнить, что имеет дело не с твоим Хосито, а с самым умным и красивым мальчиком на свете. Вот так вот! Такие вот дела!
– Ох-ох, – вздохнула в ответ Сэльма.
Что за разговоры ведёт Тереса? Сравнивать ангела с Хосито! Это надо же! Хосито бы загордился, если бы узнал. Но он не узнает. Сэльма ещё не сошла с ума – говорить сыну такое. Зачем внушать бесполезную надежду? Что за глупости?
Спасение
В день, когда в жизни семьи Маклинни появился Стив, Марша приехала к отцу после очередной малоперспективной деловой встречи. Экс-сенатор как раз говорил по телефону и, приветливо махнув дочери, указал на стул, приглашая её присесть, но Марша приглашением не воспользовалась и, дождавшись, когда Эндрю положит трубку, сразу заговорила по существу:
– Па! Мы на грани.
– Да, малышка. Я в курсе.
– Что будем делать, па?
– Мы что-нибудь придумаем, дорогая.
– Нет, па. Мы больше ничего не сможем придумать. Хватит заниматься самообманом. Пора вернуться с небес на землю.
– Малышка, я всего лишь пытаюсь утешить тебя.
Марша выдавила из себя улыбку. Более всего в отношениях с отцом её утомляла вот эта манера деланого взбадривания, которую он навязал ей как единственно приемлемую форму общения.
– Отбросим формальности, па, – сказала она. – Давай начистоту. У нас ничего не получается.
Эндрю Маклинни встал и подошёл к огромному окну. Проснувшийся интерес к архитектурному ландшафту понадобился экс-сенатору для того, чтобы собраться с духом, прежде чем открыто признать, что Марша права и придётся соглашаться с тем, что они вряд ли выкарабкаются. Мысль о финансовом крахе давила на Эндрю почище любого пресса, в голове вертелись газетные заголовки, живописующие состояние их дел, наглухо заколоченная дверь семейного поместья и выразительная надпись на выставленном на обочине дороги щите.
«ПРОДАЁТСЯ».
Марша подошла, обняла отца и прижалась лбом к его предплечью. Ей было очень жаль Эндрю. Конечно, именно он завёл их в тупик, но от этого легче не становилось. В конце концов, отец был единственным, кто зарабатывал деньги. Да, неумело, да, недальновидно, и тем не менее в их семье он был единственным работником. От Лиз толку не было никакого, от брата Марши, Эда, – тем более, а сама она подключилась слишком поздно.
Обменявшись с Эндрю ещё несколькими ничего не значащими фразами, Марша попрощалась и покинула офис. Впереди маячила назначенная ещё утром встреча, но до неё было как минимум два часа, и Марша решила переключить напряжённое сверх меры внимание, чтобы дать отдохнуть уже донельзя взвинченным мозгам. Она поймала такси, закурила и велела отвезти её в небольшой и довольно безопасный парк, находившийся неподалёку от офиса.
Надо было привести в порядок полностью вышедшие в тираж мысли или хотя бы попытаться сделать это.
Она уже почти час бесцельно бродила по тенистым дорожкам, задумчиво отбрасывая носками сапог попадавшиеся под ноги мелкие камешки и улыбаясь скачущим в траве белкам, когда услышала позади себя мужской голос и, прежде чем обернуться, успела бессознательно отметить его приятный тембр.
– Мэм, вам грустно? Только не говорите «нет», умоляю вас. Вам очень идёт быть грустной.
Обернувшись, она увидела высокого симпатичного парня с густой пепельно-русой шевелюрой. Их взгляды встретились, и он улыбнулся открытой, располагающей к доверию улыбкой.
«Поболтай с ним, не будь дурой», – сказала бы сейчас Скинни, и Марша неожиданно для себя мысленно согласилась с подругой.
Любовь с первого взгляда – конечно же, выдумка, что бы там ни говорили учёные о химических реакциях в нашей крови. На самом деле это не любовь, а интерес, посланный гормональной системой на разведку, ведь настоящей любви требуется время, чтобы кирпич за кирпичом сложить высокую стену и долго выстукивать её, проверяя на прочность.
Другое дело – интерес. Мимолётный, как искра, или даже длительный, вроде тлеющего годами вулкана, он не способен к созиданию, зато вселяет надежду, что из него когда-нибудь вырастет любовь и ту самую надежду, которая всегда умирает последней.
