– Зато ты – моя мамита, а она – нет, – говорит Майкл. – И не называй её моей тётей. Она не моя тётя, понятно? Она вообще кукла накрашенная, вот. А ты, мамита, – дура, что так говоришь.
– Ох, как этот кудрявый ангелочек разговаривает с мамитой! Пришла пора надрать ему его маленькую задницу. А ну-ка, спускай штаны!
А Майкл специально грубит Тересе, потому что у него вновь становится тревожно на душе, и убегает прочь, подальше в сад, где нет никого, кроме подсматривающего за ним Хосито. Майклу не хочется быть важной шишкой, если рядом не будет его мамиты, но Тереса всё время внушает ему нечто противоположное.
Почему?
И почему он вспомнил сейчас этот вроде бы незначительный и несвоевременный эпизод?
А-а, да. Он понял почему.
Просто он вновь сравнил Тересу с Джейн, и в этом сравнении Джейн впервые проиграла его мамите по всем статьям.
Рука Джейн потянулась к его пенису и разом вернула его к действительности.
– Ты ещё долго будешь играть в молчанку? – сказала она, теребя восставший пенис. – Не бойся, я не обижусь на правду, напротив, возможно, дам тебе нужный совет. Гомосексуальные контакты чреваты всякими неприятностями, если не соблюдать некоторых правил. Я бы…
Майкл отодвинул руку Джейн, перелез через неё к краю кровати и пошёл в душевую. Приняв душ, долго стоял у маленького зеркала, глядя на своё отражение.
«Она сравнила меня с Бобом. И я ещё называл иногда мамиту дурой. Мамита, прости, я больше никогда не буду обзываться, никогда! Она называет меня своим маленьким принцем – и тут же ставит на одну ступень с этими… этими… вонючками! Да, с вонючками, они немытые, у них воняют ноги, а у Боба разит изо рта, хотя это странно, вроде и зубы у него хорошие, но из его рта всё равно воняет. Джейн говорит, что у него проблемы с дёснами. Какая, к чёрту, разница, с чем у него проблемы… Раз она сравнила его и всех остальных со мной, значит, я тоже воняю, как они. Она даже не видит разницы между нами. А потому что она и сама такая. Потому что она – убийца. Нет, Барт заслуживал смерти, но она убила его не за это. Она убила его, потому что просто хотела трахаться с тобой, Мигелито. Мерзкая сука, вот ты кто, Джейн! Надо отсюда бежать. Слышишь, Мигелито? Убежишь – и, может, всё образуется, и вернутся полёты, и ты наконец-то увидишь мамиту. А сейчас иди и разберись с ней».
Он выскочил из душа, на ходу обматывая себя обтрёпанным полотенцем, не глядя, хлопнул ладонью по стене в том месте, где находился выключатель, и подошёл к кровати, на которой щурилась от резко включившегося света Джейн.
– Скажи, Джейн, а у меня изо рта воняет?
– Нет, – удивлённая его вопросом, ответила она. – Нет, Майкл, ты что! У тебя рот такой сладкий, как…
– Ладно, – нетерпеливо прервал её Майкл. – А может, у меня вонючие ноги? Или тело?
– Майк, ну что ты такое говоришь? Да ты весь как сахарная вата, нет на свете никого слаще тебя. И потом, ты такой чистюля, что мне даже не по себе бывает иногда.
Майкл нагнулся к присевшей на кровати Джейн и зло зашептал:
– А если я не вонючий, а, наоборот, сладкий, и ты спишь со мной, и лучше меня нет на всём свете, то почему ты сравнила меня с Бобом, который трахает всех в жопу? И потом, когда я успевал бы трахать малолеток, если ты постоянно торчишь у меня за спиной?
– Я думала, ты успеваешь… – тоже шёпотом ответила Джейн. – И я ничего такого не имела в виду, Майкл. Подумаешь – трахнуть в жопу бродяжку? Они же все бродяжки, Майкл. Их все трахают, кому не лень, потому я и спросила. Как бы в шутку.
– Как бы в шутку… А знаешь, ты тоже бродяжка, как и они, – выпрямившись в полный рост, сказал Майкл. – А ещё ты убийца. И вообще, я требую, чтобы ты встала и немедленно убралась вон из моей комнаты.
– Майкл, что с тобой?
Джейн подскочила, подошла к Майклу, крепко, по-мужски обняла его, потёрлась о его грудь прохладными сосками, стала целовать запрокинувшееся от невольно нахлынувшего удовольствия лицо, прижалась бёдрами к влажному и в итоге соскользнувшему вниз полотенцу. Они долго целовались, стоя возле измятой постели, и в краткие мгновения перерывов Джейн шептала в аккуратное полупрозрачное ухо самые ласковые слова, какие приходили ей на ум, а он млел, слушая их.
Затем они вновь любили друг друга и, утомлённые ласками, слушали, как за не прикрытой до конца дверью в душевую капает из крана вода.
– Я так тебя люблю, как никого на свете, – сказала Джейн.
– Знаю. Но это не даёт тебе права сравнивать меня с тем несчастным сбродом. Помнишь, ты сама в своё время забрала меня от них? Не дала тогда Барту поселить меня в общей спальне, говорила, что мне нельзя там оставаться.
Джейн согласно кивала, подтверждая правоту его слов. Да, действительно не позволила. Да, действительно говорила.
– Вот видишь, ты и не отрицаешь.
– Да, Майк, не отрицаю.
– Так какого чёрта ты только что поставила меня на одну доску с ними?!
Джейн попыталась погладить его по голове, но Майкл отстранился. Раздражение вновь вернулось к нему. Он встал, подобрал с пола полотенце, отнёс его в душевую, вернувшись, надел трусы и подошёл к кровати, но ложиться не стал, всем своим видом демонстрируя желание не видеть рядом с собой Джейн.
– Не прогоняй меня, – попросила Джейн, глядя на него по-детски умоляющим и одновременно кокетливым взглядом. – Я выскажусь и уйду. Обещаю.
Майкл с коротким вздохом присел на край кровати.
– Я должна объясниться, – приподнявшись на локтях, заговорила Джейн. – Я, видимо, что-то не то сказала. Но я ничего такого не имела в виду, когда спросила тебя о твоих отношениях с этими… и… ставить тебя на одну доску… – она на секунду запрокинула голову с возмущённым вздохом, – мне и в голову не пришло бы сравнивать тебя с ними… короче… я… я неправа. Прости меня, если сможешь.
И замерла в ожидании реакции на свои слова.
– Я уеду отсюда, – сказал Майкл, и Джейн впала в отчаяние.
Лучшим выходом из возникшего в Джейн состояния было бегство от него, и она продолжала делать это с той степенью интенсивности, какую позволяло сильное сопротивление Майкла.
Единственное, чего по-прежнему было ей не занимать, – это решительности, с которой она умела утихомирить воспитанников в случаях, когда ситуация выходила из-под контроля. Она бросала все дела независимо от того, чем занималась, даже один раз заставила себя встать с продавленного дивана в комнате Боба, на который прилегла после очередного укола, шла на шум, передёргивала затвор винчестера, с которым с некоторых пор не расставалась ни на минуту, и, прицеливаясь, говорила:
– А теперь замрите. Все замрите, мать вашу, иначе я стреляю.
И никогда не повторяла своих слов дважды. Напротив, сразу стреляла поверх голов, не забывая приговаривать при этом одну и ту же, ставшую уже дежурной, фразу:
