Как страшно!
Как страшно!
– Майкл, Майкл! Проснись! Тебе плохо?
– А? Что?
– Ты стонешь во сне. Лучше тебе повернуться на бок и заснуть без кошмаров. А я пойду, ладно? Мне ещё столько надо сделать, – шепнула она и перелезла через него.
Майкл послушно повернулся на бок, но не потому, что хотел спать, а потому, что хотел, чтобы Джейн ушла.
«Мне ещё столько надо сделать…»
Кому ты впариваешь эту хрень, Джейн? Ты же побежала к Бобу за очередной дозой!
Он заставил себя встать сразу после её ухода. Сел за нетбук и, стукнув Элиа, дождался его выхода в скайп.
– Потерпи, парень. Они ничего не могут доказать. Ещё немного – и они отпустят меня на все четыре стороны.
Майкл подумал и задал давно мучивший его вопрос:
– Эл, а он сам упал или ты помог ему упасть?
Элиа усмехнулся. Его юный собеседник смышлён не по годам, и Элиа весьма импонирует это качество.
– Он сам упал, – ответил он. – А я помог ему упасть. Ты мне тоже ответь на один вопросик. Ответишь?
Майкл кивнул.
– Всё жду, когда ты признаешься мне, что Барт тоже умер не от сердца. Ну с чего это он взял вдруг и умер?
– Приезжай поскорее, – тихо сказал Майкл, и лицо Элиа стало серьёзным.
– Что, всё так плохо, парень? – спросил он, отлично понимая, что задаёт вопрос, который ничего не может изменить, а является, по существу, дежурным.
Просто спросил, чтобы что-то спросить.
– Плохо, – лаконично ответил Майкл. – Ну ладно. Я пошёл спать. Пока.
– Пока, парень, – прогудел Элиа в уже погасшее окошко на экране. Медленно отвёл взгляд и с гримасой сожаления взглянул на Аделаиду, всё время разговора сидевшую напротив него.
– Может, всё же лучше обратиться в полицию? – спросила она.
– Лучше для кого? Он же просит этого не делать. Не хочет подставлять свою женщину, я это уже понял, несмотря на его недомолвки. Давай будем уважать его желания.
– Конечно-конечно, – поспешно ответила она.
Дно
– Я не знаю, кем вырасту. И мне совсем не стыдно, что не знаю, и что не имею цели, и не амбициозен совсем. И мне не жаль Барта, и я не люблю всех этих людей. Ни больших, ни маленьких. Они неинтересные, с крошечными мозгами и грустными историями. Это высокомерие, да? Джейн говорит, что да, но что я имею право, потому что я типа особенный. Я не хочу быть особенным, но одновременно не хочу быть похожим на них. Означает ли это, что мне лучше быть высокомерным и особенным? Или лучше стать похожим на них? А если не нравится, как они живут и о чём думают? Хотя и я живу так же, как они, вроде. Нет, не совсем так, конечно, я же получаю индивидуальное образование, Джейн же обучает меня. Нет-нет, я сейчас не смеюсь. Она ведь учит меня не только сексу… А-х-х-х, мамита! Как мне нравится… ну… ты… понимаешь, о чём я говорю? И Джейн красивая. Особенно когда раздевается. Она такая красивая! Ты недовольна, я знаю, но, согласись, ведь она в чём-то заменила тебя! Почему я так говорю? Потому что она учит меня так же, как учила ты. И как себя вести за столом, и вождению, и делать покупки в городе, и ещё многому. И она так сильно меня любит! Ты должна быть довольна. Подумаешь – секс! Я, в конце концов, уже большой. Мне уже скоро шестнадцать будет. Через четыре месяца!
Майкл выступал перед лиловой облачной массой, судя по всему, навсегда закрывшей от него Тересу. В ожидании очередного сна-полёта он долго готовил речь и, сидя у экрана нетбука и без особой цели щёлкая по ссылкам, шёпотом репетировал её. И очень обрадовался выдавшейся возможности высказаться, ведь прекрасный лиловый мир к тому времени почти исчез из его жизни. Три или четыре полёта за весь последний год, и те уже не длительные, а, напротив, быстрые, торопливые, будто смазанные, и почти незаметные для него.
Разве этого хватит, чтобы чувствовать себя счастливым?
Тереса столь тщательно приготовленную речь услышать не могла не только потому, что была мертва, и давно. Просто с некоторых пор она спряталась в облаках, а вскоре спрятались и вызывающий острую жалость Гонсало, и грустный падре Мануэль, и угрюмый Панчито, и все остальные, которых Майкл либо не знал вовсе, либо предпочёл бы не знать. Да и зачем они ему? Была бы здесь мамита – и больше никого не надо. Разве что ещё Гонсало, почему бы и нет, Гонсало всегда любил Майкла и гордился им, и Майкл мог бы сказать и ему кое-что, рассчитывая на его одобрение.
– Я вырос, Гонсалито, – мог бы сказать Майкл. – У меня уже есть женщина.
Он даже не смог улететь далеко от того места, где скопилась тёмная облачная масса, потому что понял, что не успеет, настолько коротким был визит. И те немногие полёты, которые ожидали впереди, были не лучше. Быстро навалившийся сон, несколько мгновений в залитом солнцем и обдуваемом ветрами пространстве, лиловые клубы облаков и такое же быстрое пробуждение.
И тепло женского тела рядом. Он уже привык к нему и не представлял себе, как может быть иначе.
Дела тем временем шли всё хуже. Школа разваливалась на глазах, Смиты не ехали, уроки почти не проводились, а если и проводились, то формально. На кухне царила грязь, собак через раз забывали выпускать по ночам, вышел из строя бассейн, а учителя платили охранникам из своих сбережений за то, чтобы хранить в сторожевой будке свои кредитки и немногие ценные вещи, так как замки в их комнатах регулярно взламывались.
Держала их в школе лишь дешёвая и доступная дурь.
Сама Джейн работать то ли забывала, то ли не желала вовсе. Ослеплённая невиданной свободой, подогретая наркотой, она не замечала творящихся вокруг безобразий, но при этом не отходила от Майкла и бегала за ним по пятам, как собачонка. Несмотря на происшедшие изменения, она понимала, что надо быть сдержаннее, чтобы не оттолкнуть юного любовника своей навязчивой опекой, и всячески старалась максимально наполнить его время различными занятиями. Но делала это уже без прежнего энтузиазма, а скорее для своей, одной ей видимой внутренней галочки. Во время уроков зорко следила за выражением его лица и, как только замечала на нём следы скуки либо утомления, немедленно прерывалась и тащила его в город, где они ходили по магазинам или шли в кино.
Вечерами, прижавшись друг к другу на узкой кровати, они смотрели старые голливудские фильмы и европейскую классику. Джейн с попкорном в руке, пара подушек у обоих за спиной, чтобы не чувствовать холода бетонной стены, склонившаяся на её плечо голова с отросшими кудрями. Она была по-настоящему счастлива тихими долгими вечерами здесь, в глубинке, среди никому не нужных воспитанников и пьяных охранников, в облупившихся стенах и с пятнами сырости на потолке, зато рядом с ним – её синеглазым ангелом. Была счастлива, несмотря на то, что осмысление живущего в ней счастья с каждым днём утрачивало свою полнокровность и медленно, но верно превращалось в умирающую на глазах химеру.
