Когда всё улеглось, день и ночь сидела возле Майкла. Иногда молчала, иногда была непривычно оживлена, начинала смеяться и болтать без перерыва, пока он, теряя терпение, жестами не выставлял её вон.
А он ждал, когда сможет говорить. Смотрел на неё, видел её состояние, и в его прекрасных глазах с каждым днём усиливалась вновь поселившаяся там грусть.
«Ты стала похожей на неё, Джейн. Как же ты могла?»
Протест
Они поговорили сразу, как только Майкл смог произносить слова, не прерываясь на мелкие мучительные вдохи. Лечение рёбер затягивалось из-за сломанной челюсти, поэтому ни вздохнуть, ни выдохнуть как следует, хотя бы в целях скорейшей реабилитации, он не мог, пока окончательно не излечился.
Нельзя сказать, что Джейн выжидала, пока Майкл возьмёт инициативу на себя в давно назревшем разговоре. Наоборот, она пыталась, и неоднократно, поговорить с ним на тему смерти Барта.
Но не потому, что Майклу были нужны её объяснения. Зачем объяснять то, что и так ясно как день?
Разговор был необходим Джейн по другой причине. Ей казалось, что у неё получится отвлечь Майкла от обсуждения непонятно с чего возросшей роли Боба в её жизни. Как и все увлечённые сильной зависимостью люди, Джейн самостоятельно выстраивала выгодные для себя умозаключения и сама же верила в них, и ей казалось, что отвлечь Майкла от темы Боба будет несложно. И вообще, он рано или поздно забудет о нём и своих подозрениях и пройдёт мимо новых реалий, будто их и не было. Просто пройдёт, и дальше всё будет по-прежнему.
В тот день, когда они впервые поговорили начистоту, Майкл сидел на кровати в привычной позе – болтая одной ногой и согнув в колене вторую – и слушал через наушники музыку. Он уже практически поправился, мог есть и пить, не прибегая к специальным средствам, и дышал, не испытывая никаких затруднений.
Значит, и разговор стал неизбежностью, и его не было смысла откладывать.
Джейн по привычке последнего времени вошла в комнату без стука, заперла дверь на защёлку и встала напротив болтавшего ногой Майкла.
– Поболтаем, красавчик? – грубовато предложила она, шутливо поддев обутой в армейский ботинок ногой его босую ступню.
Майкл вынул наушники из ушей и сразу взял быка за рога.
– Ты подсела на дурь?
– Да, – не стала отпираться Джейн. – Бывает, что балуюсь, а что?
Майкл побледнел, но это было единственным, что выдало его смятение.
– Ты сейчас не шутишь? – спокойно, будто спрашивал о погоде, уточнил он.
– А что такого? Я уже и косячок выкурить не могу?
– При чём тут косячок? Не делай вид, что ты не поняла, о чём я говорю.
Последняя фраза сильно разозлила Джейн, и, скорчив некрасивую гримасу, она передразнила его:
– «При чём тут косячок», бе-бе-бе… Слушай, а может, хватит болтать лишнее? Не дорос ещё, мистер Правильный Чувак, чтобы меня учить!
Майкл подобрал под себя обе ноги и спрыгнул с кровати так резко, что Джейн невольно отшатнулась.
– Я всего лишь хочу по полной программе использовать наш шанс, – поспешила заявить она, чтобы сгладить грубость своих слов.
– О каком шансе ты говоришь, я не понимаю? – приподняв в удивлении брови, спросил Майкл, стоя перед ней со спокойным, почти безмятежным выражением лица, которое раньше восхищало Джейн, а сейчас почему-то стало сильно раздражать.
– О наконец полученной возможности любить тебя без слежки и прочих ограничений, – стараясь взять себя в руки, пустилась в объяснения она. – Я тебя всему научу – и умению обращаться с полицией, и программированию, и сёрфингу. Добьём наш испанский. А ещё я научу тебя любить. Когда мы расстанемся – а ведь когда-то ты наверняка захочешь со мной расстаться – ты будешь лучшим любовником в мире. Я тебе обещаю это, мой ангел, моя любовь.
– Скажите, пожалуйста, – усмехнулся Майкл. – Меня научат любить. И кто? Героиновая наркоманка? Учти, это я надеюсь, что героиновая! А то ты вполне могла опуститься до амфетамина, к примеру. И гнить заживо, как…
Он прервал себя на полуслове.
В конце концов, Джейн убила Барта, спасая его от верной смерти.
– Это ты обо мне сейчас только что говорил? – решила уточнить Джейн, которая явно ничего не поняла из потока обрушившихся на неё слов.
Майклу вдруг стало жаль её. Умница и красавица, она не понимала, о чём и о ком он говорил, не улавливала сарказма, заключённого в его словах, не видела тревоги, основанной на его уже таком взрослом жизненном опыте, не испытывала предчувствия неизбежных изменений в себе самой.
А вот он будет видеть их. Каждый день, каждую ночь, каждый час.
«Всё очень плохо, Джейн, как же ты не видишь этого? Посмотри, ты всё больше напоминаешь мне её!» – в который раз подумал он.
Нет, Майкл не помнил лица матери. Единственное, что он хорошо помнил, – это её руки: неспокойные, полные лишних движений. И ещё помнил смену настроения. Как правило, с плохого – на очень плохое. А часто и на полную апатию, когда ей всё становилось по барабану, и он в том числе.
Он опустил голову, как это делают люди, отчаявшиеся доказать что-то, что кажется им очень важным, затем коротко вздохнул и, подойдя к Джейн на близкое расстояние, улыбнулся. Джейн бросилась навстречу, они обнялись, и она стала покрывать жаркими поцелуями его лицо и видневшуюся через раскрытый ворот клетчатой ковбойской сорочки стройную шею.
Он горячо и неумело целовал её в ответ, прижимался к грудям, лихорадочно гладил рассыпавшиеся по плечам волосы, вновь целовал.
– Подожди, я разденусь, – прошептала она. – Ложись на спину, я хочу сверху.
Майкл запрыгнул на кровать и лёг навзничь. Он находился в крайней степени возбуждения, щёки покрылись нежным румянцем, сквозь приоткрытый повлажневший рот виднелись белоснежные резцы, длинные прямые ресницы легли подрагивавшей тенью на высокие скулы, ещё худая, но уже раздававшаяся вширь грудь вздымалась от прерывистого частого дыхания.
– Как же ты красив, мой принц! – шёпотом воскликнула Джейн, любуясь им. – Как же ты красив!
Их близость, как обычно, была недолгой. Преждевременный, но неизбежный экзамен на зрелость. Минутный переход на другой уровень. Яркая и почти болезненная от эмоций вспышка, сбившееся дыхание, наваливающийся, подобно тяжёлому грузу, сон. Чувство стыда за себя, неловкого, неумелого, неприятная липкость внизу живота, сильное желание смыть её с себя, что он и делал всегда в первую очередь, чтобы потом вернуться и вновь лечь, глядя в потолок.
Он пытается прогнать ненужные мысли, но мысли не уходят, они сплетаются в его голове в клубок, налезают одна на другую. Вот мамита грозит кулаком кому-то, а вот и мёртвый Барт, его глаза закрыты, и он смеётся над Майклом. Несутся клубы лилового дыма, обгоняют, торопясь, мчащихся в никуда сильно воющих псов, ухая, падает в бездну колотящееся сердце.
