Подобной наглости Барт не стерпел. Он с искажённым от ярости лицом подскочил к Майклу и довольно сильно ударил его по затылку.
– Ну почему ты всё время молчишь? – прошипел он, плюясь от злости и заглядывая Майклу в лицо. – Ты что, идиот? Не-е-ет, ты не идиот. Просто ты издеваешься надо мной. Знаешь, где бы ты сейчас был? В каком-нибудь приграничном борделе, мать твою, где местные чикос долбили бы тебя в твою маленькую задницу. Чёртов придурок! Что ты хочешь доказать своим молчанием? Говори, мать твою!
Барт не лгал. Он-то забрал Майкла по наводке, но Алехандро Бычок вряд ли стал бы искать ещё кого-то после провала переговоров с Гаем Джозефом. Так что у Майкла почти не было шансов вырваться из плена, хотя кто его знает, что ещё взбрело бы в голову Алехандро Бычку, ведь он всегда отличался непредсказуемостью.
Боже, как ругалась Джейн на следующий день, когда Барт заявил, что установил в комнате Майкла видеокамеру!
Высказав ему всё, что она думает об убогих проявлениях животных инстинктов «некоторых умников», Джейн выбежала из спальни, спустилась в холл, схватила там за руку первого попавшегося старшеклассника и распорядилась снести к чёртовой матери «всё это дерьмо».
– Детка… – только и сказал Барт, наблюдая за разрушением с такой тщательностью установленного накануне оборудования.
В итоге Джейн приспособилась к Майклу.
Это было неизбежно, ведь они ежедневно общались. Один на один, голова к голове, через частые прикосновения ног под небольшим столом, мимолётные соединения рук во время многочасовых совместных бдений и короткие, бросаемые исподтишка взгляды. Общение неизбежно сближало, и чем дальше, тем больше, со временем превратилось в насущную потребность для обоих и так же неизбежно переросло в характерное для любой вольной или невольной близости ощущение взаимных обязательств. С одной стороны, Майкл целиком зависел от Джейн, ведь без её защиты его жизнь мгновенно превратилась бы в кошмар. С другой – и как бы в благодарность за безраздельное господство – она отдала ему свой внутренний мир, доселе наглухо закрытый от всех, кто её окружал: от дотошной педантичной матери, чванливого хвастуна-отца, лицемерных соседей, ненадёжных любовников и в особенности от вездесущего Барта, много раз пытавшегося сломать стену, которую Джейн выстроила вокруг себя в целях обороны.
Она отдавала Майклу знания, полученные когда-то очень смышлёной и любознательной девочкой Джейн Локерби, обладавшей фотографической памятью и, как назло, склонностью к широте кругозора, мешавшей осваивать на должном уровне ряд основных дисциплин. Устоять под натиском требований взрослых учить конкретные дисциплины и не распыляться на либералистическую чепуху помог характер – стойкий, практически железный, прятавшийся под маской вечной апатии. И знала Джейн, как выяснилось, очень и очень много. О природе и мироздании, философских концепциях и мистических учениях, ошибках и заблуждениях, красоте и уродстве, силе инстинкта размножения и жажде убийства.
Знала про космос и одиночество, которое и есть его суть, про невероятную способность человеческого вида достигать поставленной цели и защищать выстроенные под влиянием собственной противоречивой природы конструкции и схемы с помощью мировых религий и мудрёных умозаключений. О страшных войнах, в которых погибло несметное количество народу, и выдающихся прорывах мысли. О великих географических открытиях и плачевном состоянии экологии, расизме и ксенофобии, нетерпимости религий и движении «зелёных».
Она знала об атомной бомбе и технической революции, о компьютерных гениях и влиянии массмедиа на умы, о циничности политиков и людской продажности, о морях и горах, об атмосфере и недрах, о моде и сексе, о погибших от болезней индейцах, Христофоре Колумбе и крестовых походах Средневековья.
Много размышляла о феномене влияния культуры и разрушительном воздействии невежества на людские умы.
Они вместе слушали классику и изучали историю живописи. Поэтапно. Не спеша. По жанрам и направлениям, странам и народам. Обсуждали эпохи и периоды, вернее, обсуждала Джейн, а Майкл внимательно слушал, периодически бросая в её сторону полные скрытого восхищения взгляды.
Как они вдохновляли её, когда ей удавалось их поймать!
Фольклор, древнегреческая трагедия, восточные мистерии, трубадуры, музыка Рисорджименто, семнадцатый век, восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый…
Три года жизни в замкнутом пространстве школы и собственной комнаты, рядом с Джейн, под пристальным вниманием Барта.
Они пролетели, как сон.
Когда он подрос настолько, что мог уже делать выводы, жизнь легче не стала. Скорее, разнообразнее, но точно не легче. Но он многому научился. Терпению и умению затаиться. Когда надо – превратиться в тень и не замечать обращённых на него любопытных или восторженных взглядов. Оставаться самим собой и одновременно никем. Это был настоящий урок выживания в диких условиях.
После него можно было выжить везде. Даже на Марсе.
Он начал меняться к тринадцати годам. Появилась подростковая угловатость, стали острыми локти и коленки, изменились, догоняя друг друга в попытках повзрослеть, черты лица. Отяжелела кожа, загустели брови, забушевали гормоны в крови, понеслись вскачь мысли в коротко стриженной голове, ежесекундно менялось настроение. Выполнять огромные задания, которые давала Джейн, становилась всё труднее, общаться с ней – почти невыносимо…
…Ах-х, какие, оказывается, красивые губы у миссис Райт! Мигелито, тебе совсем плохо, правда? Разве может быть иначе, Мигелито?
Он наконец начал говорить с ней, и лучше бы этого не делал.
– Зачем ты дерзишь мне? Чёрт! Лучше бы ты молчал!
– Да пошла ты…
Хлопнув дверью, уходила к себе Джейн, разочарованная его грубостью и частой в последнее время рассеянностью. А он поворачивал ключ в замке левой рукой, потому что правая уже лихорадочно расстёгивала штаны, чтобы выпустить на свободу вздыбленный мальчишеский пенис.
Быстрее, Мигелито, быстрее…
Натыкаясь на стулья, добежать до кровати…
Лечь, раздвинув ноги, навзничь и обхватить рукой отяжелевший ствол…
…Ах-х, какие красивые губы у Джейн, Мигелито!
Взросление
«Пришла пора завоёвывать авторитет», – накануне собственного пятнадцатилетия сказал он своему отражению в крошечном, привинченном над раковиной зеркале. Подвесил купленную для него Джейн боксёрскую грушу в одном из углов комнаты и часами прыгал вокруг неё в перчатках. Делал растяжки и упражнения и в сопровождении возмущавшейся его внезапно возникшей тягой к движению Джейн начал ходить в походы по сложным маршрутам. С помощью пары улыбок добыл себе кастет и, подобрав в лесу крепкую штакетину из лиственного дерева, тонкими, но сильными от природы пальцами отрабатывал точность ударов.
