Боевые действия не прекращаются. Точнее, войны – несколько мелких и одна смертельная. Леон Доде публикует второй, а затем и третий том своих воспоминаний, где клеймит Поцци за тщеславие, некомпетентность и шарлатанство. Он (по слухам) носит прозвище Шаромыжник – за то, что елейно обращается к окружающим «cher ami»
[116]; он претенциозен, слащав и чудовищно невежествен, однако при этом окружен «поццифилами», которым видится в нем «редкое сокровище, небывалый талант, полубог». Но «я, разумеется, – сардонически продолжает Доде, – не стану спорить с этими достопочтенными латиноамериканцами, для которых Поцци – мудрец вселенского масштаба». Монтескью напоминает другу, в чем заключается одно из преимуществ старости: она освобождает нас от детского страха перед насмешками.
Боевые действия не прекращаются. Сара Бернар отправляется в турне по десяти городам Великобритании, от Портсмута до Эдинбурга. Далее запланированы американские гастроли продолжительностью в год и два месяца. Поцци идет в кинотеатр на документальный фильм Саша Гитри «Наши» – и перед ним на экране предстают многие из его друзей и пациентов: Сара Бернар, Анатоль Франс, Ростан, Роден… а также Моне, Ренуар и Дега, идущий – это единственные запечатлевшие его документальные кадры – по бульвару Клиши. Один из сыновей Эммы Фишофф убит под Верденом. Морис Машю выплачивает почтовым переводом 125 франков и поздравляет с наступающим 1917 годом.
Боевые действия не прекращаются. «Нью-Йорк геральд трибьюн» публикует на своих страницах очерк о Поцци, называя его «виднейшим хирургом Франции». Журналист перечисляет кое-какие из принадлежащих врачу раритетов: коллекции монет и медалей, шпалеры, мраморную фигуру святого Себастьяна, датируемую XV веком; полотно Ренуара, полотно Каррьера плюс «шедевр Сарджента», портрет хозяина дома в возрасте тридцати пяти лет – благородная внешность, темные волосы и борода, руки, «выписанные изящнее всех, какие я только видел на картинах». Одеяние Поцци журналист называет «алой тогой».
Леон Доде публикует четвертый том воспоминаний, продолжая свои обличения и заканчивая так:
Говорят, у него легкая рука. Лично я не пришел бы к нему даже на стрижку, особенно перед зеркалом: не ровен час, он, залюбовавшись собственным отражением, перережет мне горло.
Даже в военное время Поцци дополняет свою коллекцию: он делает приобретения через лондонскую фирму «Спинк, медальеры двора его королевского величества» и по рекомендации профессионалов выписывает из Туниса киринейскую монету. Сара Бернар подхватывает почечную инфекцию; Поцци организует трансатлантическую медицинскую консультацию; Сара присылает открытку с благодарностью Доктору Богу. Монтескью публикует стихотворение в память сына Эммы Фишофф; та в ответ признается, что он для нее «идеальный поэт и божественный утешитель». Прислал ли Морис Машю почтовый перевод на 125 франков, не говоря уже о поздравлениях с наступающим 1918 годом, история умалчивает.
Боевые действия не прекращаются. Оба сына Поцци надели военную форму; старший, Жан, служит переводчиком в британской армии. Тереза Поцци гостит в Монпелье, у своей сестры и почти тезки Терезы Поза; к ним присоединяется Катрин. В апреле Поцци приезжает в Монте-Карло с Эммой. «С учетом этого шаткого времени» он приводит в порядок свои дела, и в частности составляет в ее присутствии новое завещание. В мае Гордон Беннет-младший, по прозванию Коммодор, на чьей паровой яхте (с дойными коровами) Поцци пересек Атлантический океан, был похоронен в Пасси; его могилу украшает только резная каменная сова.
Утром в четверг, 13 июня 1918 года, Поцци едет в военный госпиталь на рю Ульм. Вначале он беседует с ранеными и их родственниками, с двенадцати дня до шести вечера оперирует, потом занимается оформлением документов. Едет домой, где ожидают двое пациентов; вторым записан Морис Машю. Его проводят в домашний врачебный кабинет. Поцци устанавливает, что заболевание вызвано расстройством нервной системы, и собирается дать пациенту направление к другому специалисту. В зависимости от того, какой газете вы доверяете, Машю отвечает либо «Нет, я пришел не за этим», либо «Нет-нет, с меня довольно, я хочу с этим покончить». Но обе цитаты вызывают сомнение, поскольку разговор происходил без свидетелей. Не вызывает сомнений другое – Машю достает свой браунинг и трижды стреляет в Поцци: пули попадают в предплечье, грудь и брюшную полость (по другим сведениям – в предплечье, живот и спину). Четвертая пуля пробила шторы; сохранились ли до того дня шторы от «Либерти», нам неизвестно. После этого Машю делает выстрел себе в голову.
Поцци – он в полном сознании – доставляют в военный госпиталь на рю де Пресбург, близ Елисейских Полей. Он консультируется с хирургом, доктором Мартелем. Их мнение единодушно: требуется срочное оперативное вмешательство; Поцци уточняет предпочтительный вид анестезии – достаточный для подавления болевой чувствительности, но не вызывающий погружения в сон. Таким образом, он присутствует и полностью сосредоточивается на последней лапаротомии в своей жизни. Если допустить, что смерть бывает хорошей (или менее плохой), то можно ли придумать смерть лучше этой: когда с одним хирургом на равных сотрудничает второй, пытаясь спасти жизнь первому? Делается надрез; осмотр кишечника обнаруживает десять (или одиннадцать) перфораций. Все десять (или восемь из десяти-одиннадцати) быстро зашиваются – эта манипуляция становится последней данью профессиональной судьбе и виртуозности пациента. Но в подобных случаях всегда остается вопрос: где застряла пуля, пробившая кишечник? Ответ не замедлил о себе заявить: у Поцци началась сильнейшая рвота, кишка вырвалась из рук хирурга, хлынула кровь: пуля рассекла подвздошную вену. Тут Поцци теряет сознание и умирает.
Начиная знакомство с биографией Поцци, я обращался к различным авторитетным источникам, старым и современным, французским и английским; в них утверждается, что Поцци «пал от руки умалишенного». Но нигде не сказано «от руки своего пациента». Отчет за декабрь 1915-го видится совершенно недвусмысленным и в то же время неоднозначным. Машю – пациент беспокойный (впрочем, какого мужчину не обеспокоит операция на мошонке?). Совершенно очевидно, что некоторое время он не проявлял половой активности, а попросту говоря, был импотентом. Вдобавок его тревожило общее состояние здоровья: у него слабело зрение и угасали способности к умственной работе. Поцци предупреждал, что полное восстановление может занять не менее года. Восстановление после варикоза мошонки? Заметил ли он, что Машю близок к нервному срыву? Или, быть может, нечто пообещал… или предположил, что больной, перестав беспокоиться о своей мошонке, исцелится и от прочих недугов? Или же Поцци, известный сочувственным отношением к больным, всего-навсего хотел приободрить Машю, а тот ложно истолковал его заверения? Стоит ли удивляться, если хирург, в течение недели видевший сотни раненых фронтовиков, многим из которых можно было бы сохранить жизнь при условии лучшей организации военно-полевой медицины, в какой-то момент счел менее важной проблемой мошонку налогового инспектора?
Но для самого Машю проблема не стала менее важной. У него в кармане нашли записку, где подробно перечислялись его претензии к Поцци, которого он планировал «убить в назидание всем врачам, не уважающим пожелания больных». Убийство донжуана неким субъектом в отместку за неисцеление от импотенции – чем не поучительная история? Она могла бы удачно вписаться в художественный вымысел. Но в произведения, далекие от вымысла, приходится включать истории надуманные, неправдоподобные, дидактические – по той простой причине, что они имели место в действительности. У Машю были также обнаружены письма в редакции газет и одно – на имя начальника полицейского управления, с вложенной десятифранковой банкнотой «в уплату за транспортировку моего тела».
