— Я с Алтынского… — сказал Асташев, наклонившись и отряхивая кровь с брючины.
— А знаешь, они могли тебя сожрать… Запросто…
— Может быть…
— Я уже видел такое… — парень продолжал равнодушно рассматривать Асташева. — Пару лет назад… Свора таких же голодных шакалов разорвала какого-то алкаша… Ей-богу, зрелище было незабываемое… Но у меня тогда не было ствола и я поспешил убраться, чтобы и меня не сожрали ненароком… — парень рассмеялся. — Идем, выпьем, а то тебя трясет, как шизоида…
Парня звали Стрекотом. Это была его кликуха. Кроме него, Асташев познакомился с Фимой, симпатичной шатенкой лет семнадцати, и Тонго, коренастым подростком его возраста, то есть шестнадцати годков. Они тусовались в чьей-то заброшенной даче, неподалеку от впадины. Летом здесь было хорошо. Они воровали картошку, яблоки, ловили рыбу в пруду, по вечерам, закупив вина, устраивали пьянки… С «генералами песчаных карьеров» совой балки Асташев подружился быстро. В этой компании было еще несколько подростков лет четырнадцати-шестнадцати. Но верховодил всеми Стрекот. Уже побывавший на зоне, рано потерявший родителей, он жил по своим законам, и Асташев не всегда понимал его. По сути, Стрекот не был отвязным уголовником. Иногда он брал то, что плохо лежало, но у него был свой кодекс чести. Позже Асташев понял, что Стрекот жил двойной жизнью и все, что знали о нем окружающие, было лишь малой частью истины. Щедро угощая ребят, он присматривался к ним, что-то тая про себя. Асташева он выделял, непонятно почему. Может быть, он оценил его интеллект, столь редкий в подобных компаниях. Как-то раз они сидели в саду, пили портвейн, играли на гитаре и Стрекот, вышедший из халупы, позвал его…
— Эй, Серега… Иди сюда…
Асташев поднялся и направился к дому, вопросительно уставившись на Стрекота.
— Иди туда… — Стрекот вытер тыльной стороной ладони мокрые губы, показывая на дверь. — Там тебя ждут… — Кто? — не понял охмелевший от вина Асташев.
— Увидишь…
Асташев шагнул в полуоткрытую дверь, прошел вперед, вглядываясь в полумрак старого дома. Там, в комнате, стояла кровать допотопных времен, и сейчас, приглядевшись, он увидел на кровати обнаженное женское тело. Фима? Асташев замер, не зная, как ему поступить дальше, но Фима тихо позвала его, подавившись коротким смешком. Асташев вошел в комнату, приблизился к кровати, чувствуя, как бьется сердце в груди. Фима, приподнявшись, ухватила его за шею и привлекла к себе… Помогая срывать одежду, ласкала его легкими поцелуями в губы, щеки, шею… Асташев задохнулся от бешеного толчка в грудь, жаром обдало лицо, он чувствовал, что падает куда-то, безвозвратно, тяжело, гибельно…
Фима стала его первой женщиной. И забыть ее, как это часто бывает, он уже не смог бы при всем желании. Много позже, проигрывая в уме всю цепочку событий, он начал понимать, что Стрекот осторожно прикармливал его, как прикармливают дикого зверька, мало еще что сознающего в этой жизни и делающего первые шаги на незнакомой для него территории с большой тщательностью, подражая тому, кто давал пищу и кров…
Асташев глянул в затянутое сплошными тучами небо, льющее потоки воды на землю, воспоминания как капли дождя, падающие на стекло, проникали в мозг, вызывая самые противоречивые чувства. Куда исчезает все это? Те пестрые краски жизни, что когда-то волновали кровь и душу? Все уходит, превращается в пыль, смываемую долгими дождями, и закат уведшего вечера, такой насыщенный и тяжелый, что его можно было назвать кровавым, исчез, растворился в сумерках и темной пелене августовской ночи, когда звезды срываются вниз, падая изменчиво, как наши желания… Асташев вспомнил строчки из песни «Воскресенья»…
Может быть, один взгляд назад
Мне откроет в будущее глаза…
В соседней комнате кашлял Петр Александрович. Дом напоминал корабль, дрейфующий на волнах под проливным дождем. И все пассажиры, и команда затаились внутри, ожидая чего-то, может быть, перемены погоды, может быть, раската грома или нового порыва ветра… Ожидание — это суть жизни… Всегда чего-то ждешь. И когда приходит оно, сразу и не поймешь, чего же ты ждал на самом деле. С утра Асташев ездил в город, на переговорный пункт. Пытался дозвониться до Мари. Тщетно. Точнее, до ее работы он дозвонился, но ему вежливо объяснили, что она взяла больничный. Ее домашний телефон не отвечал. Если бы это произошло раньше, наверное, он бы встревожился. По крайней мере, сделал попытку прояснить ситуацию. Но сейчас у него не было никакого желания что-то предпринимать. Мари часто была непредсказуема. Ее богатые родственники имели массу возможностей. Могли купить ей путевку на Кипр, отправить на лечение в Чехию, да мало ли? Возможно, он что-то делал не так, где-то ошибался, допустил непростительный по ее мнению промах. И теперешнее молчание (а он был уверен, что ее отсутствие не случайно) всего лишь реакция на происходящее. Он уехал, не поставив ее в известность. Прекрасно. Это ли не повод самой предпринять что-либо подобное? Пожалуй, так оно и было. Он вышел из переговорного пункта, не испытывая никаких эмоций по этому поводу. Ему только хотелось спросить себя: хорошо ли ты подумал? Ответа на этот вопрос он пока дать не мог…
Выйдя на крыльцо, Асташев закурил и долго стоял под навесом, слушая, как дождь барабанит по крыше. Решение пришло мгновенно. Он вдруг понял, что времени-то на самом деле у него не так много. Собрался он за несколько минут. И вышел за калитку, захватив с собой зонтик. Идти было недалеко. Минут десять-двенадцать. Свернув в проулок, бросил взгляд на крышу дома, который видел лишь в темноте. Обойдя колонку для воды, приблизился к забору и замер, прислушиваясь.
Шум дождя, казалось, заглушал все звуки вокруг, но Асташев с какой-то неумолимой настойчивостью вслушивался в монотонную дробь, словно надеясь что-то понять. Внезапно он услышал, как скрипнула дверь дома и кто-то вышел на крыльцо, громко выругавшись. Асташев вздрогнул, услышав этот голос.
— Надька, я тебе говорил, чтобы ты убрала это ведро?
По тону голоса Асташев почувствовал, что рыбак уже пьян.
— Ничего ему не сделается… — ответил откуда-то приглушенный женский голос. — После дождя уберу…
— Я же сказал… — повторил рыбак, и затем послышался звук удара. Ведро покатилось по ступенькам.
— Ошалел совсем, что ли? — крикнула женщина и что-то добавила еще, уже трудно различимое для Асташева.
Он медлил, не зная, как поступить. Пауза затягивалась, и он сознавал, что его присутствие здесь может быть кем-то неверно истолковано. Сейчас ведь светло, и его вполне мог кто-нибудь видеть из соседних домов. Взявшись за ручку, он опустил ее вниз. Калитка открылась, и он прошел в сад. Ветви яблонь низко склонялись над асфальтированной дорожкой, ведущей к дому. Ведро лежало у крыльца. Асташев скользнул глазами по окнам. Дома ли Оксана? Сейчас уже поздно что-либо менять, и он с нахлынувшей решимостью поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Прошло несколько мгновений, но никто не спешил навстречу гостю. Он толкнул дверь, она оказалась незапертой. В небольшом коридорчике на полу лежала плохо свернутая сетка. Рядом лежала грязная, порванная куртка и в углу стояли резиновые сапоги. Где-то внутри слышались голоса. Говорили все те же. Рыбак и его женщина.
