Вероятность его знакомства с кем-то из этих людей была ничтожна мала. Однако, скорей всего, свою роль сыграло что-то другое. Возможно, поведение Калямина. Я не знал, как обстояло дело в действительности, но, похоже, Калямин на какое-то время отлучился, а Костя скачал информацию к себе на диск и позже вплотную занялся этим. Шантажист из него не получился. Калямин убрал его и насторожился. Аферы с квартирами проворачивал он с Маратом, а Башилов выполнял роль прикрытия. Они взяли меня в оборот с самого начала, но щекотливость ситуации мешала им принять однозначное решение. Мог ли я расколоть его раньше? Пожалуй, нет. Он был слишком умен для того, чтобы попадаться на мелочах, и потому даже смерть двух его сообщников сразу не вывела следствие на него…
В комнату вошла Жанна, держа в руках бокалы с вином.
— Господи, как тут тепло. Никогда не думала, что здесь может быть так уютно, — сказала она, передавая мне бокал и усаживаясь на старенький стульчик, скрипнувший под ее телом.
— Значит, решено, — заключил я, глянув через бокал на печку. — Новый год встречать будем именно здесь…
— Только мы вдвоем, — добавила Жанна. — Ты согласен?
— Я давно уже на это согласился… — сказал я и сделал несколько глотков. Вино имело приятный вкус. И на миг я забыл обо всем, что передумал, сидя перед печкой. Но только на миг. Взглянув на Жанну, я остро ощутил, что прошедший месяц кроме потерь принес мне и знакомство с ней… Вот так это и бывает. Прошлое незримо переплетается с настоящим, протягивая мостик в будущее.
— О чем ты думаешь? — спросила Жанна, глядя на меня снизу вверх и напоминая в эту минуту не преподавателя вуза, а школьницу, напряженно ждущую вопроса учителя на выпускном экзамене. Учителем был, конечно, не я, такой же ученик жизни, как и она. То, что скрывалось где-то за окном, в ноябрьском воздухе, пропитанном сыростью и запахом прелых листьев, неумолимо приближалось, готовя новые загадки и откровения…
— О нас с тобой, — проговорил я и допил вино. — Мы никогда не должны забывать о ЛИЛЕ…
Остановившиеся часы
1
Он проснулся со знакомым ощущением того, что опять куда-то не успевает. Прямо перед собой, за стеклами веранды увидел крупные листья винограда и еще недозревшие твердые грозди, кучно свисавшие с укрепленных разросшихся лозин над затененным пространством возле дома, образующим своего рода беседку. И сразу, почувствовав некую, ненадежную пока еще успокоенность, подумал, что это должно скоро пройти, исчезнуть без следа, ведь для того он и затеял поездку в прошлое. Шум московских улиц остался где-то там, за тысячу верст к северу. Сейчас его как будто окутывала плотная непроницаемая стена тишины старого дома, где многое напоминало ему о чем-то давнем, ушедшем, но остающимся в памяти. Он уехал внезапно и почти неожиданно даже для самого себя. Просто взял двухнедельный отпуск, купил билет на Павелецком и сел в поезд, умчавший его на юг. Он ничего не сказал даже Мари. Конечно, он позвонит ей, обязательно позвонит. Это будет нелегко. Совсем нелегко. Он представил себе лицо Марины, когда она узнает об этой спонтанной поездке, этом сентиментальном путешествии без цели и всякого смысла. Впрочем, он думал иначе. Но это не имело никакого значения. Он вольный человек и может поступать так, как ему заблагорассудится. Пока еще может…
Поднявшись с постели, он босиком прошел к окну, разглядывая сквозь зеленую листву винограда притихший сад, синюю полоску неба и деревянный потемневший от времени забор. Где-то в проулке затарахтел мотоцикл, разорвав пелену беззвучия. Этот маленький мир, живущий по своим законам, медленно принимал его в себя.
Подойдя к маленькому столику, на котором лежали его ручные часы, глянул на циферблат. Половина девятого. Сейчас в офисе Третьяков пьет свой любимый бразильский кофе и гадает, куда подался Асташев? Часиков в девять позвонит Мари, слегка удивленная его вчерашним отсутствием. Ей вежливо пояснят, что он в отпуске. Третьяков с убийственной иронией начнет рассуждать о том, что Асташев нашел себе новую любовницу и покатил с ней в Европу. Куда-нибудь на Балеарские острова. Или, в крайнем случав, в Париж.
Асташев чувствовал легкую тошноту после вчерашней выпивки с Петром Александровичем и Виктором, его сыном, двоюродным братом Асташева. Мать Виктора, тетя Люба, была младшей сестрой его матери, умершей несколько лет назад. Последний раз Асташев приезжал в город где-то спустя год после ее смерти, занимаясь продажей квартиры. Но тот приезд был сумбурным, нервным и запомнился лишь тягостной суетой, непрерывными дождями, и ощущением внезапного одиночества.
За дверью послышались шаги. Асташев угадал. Это был Петр Александрович.
— Как спалось, Сережа?
— С добрым утром, Петр Александрович. Ничего, нормально…
— А я тут пивка принес. Люба нам салат оставила. И колбаса есть. Подходи…
— Да, сейчас. Хочу душ принять…
— Дело хорошее, — одобрил Петр Александрович. — Там и мыло, и мочалка, и полотенце есть…
Петр Александрович, крупный, мало поседевший мужчина, уже отработавший свое в горячих цехах, и сейчас на пенсии, занимался только собственным садовым участком. Тетя Люба вышла на пенсию в прошлом году, но еще продолжала работать. По ее словам, надеялась еще годика два потянуть, а там уж как придется. В нынешней жизни разобраться трудно и лучше не загадывать на будущее. С этим утверждением Асташев был вполне согласен. После учебы в московском институте сумел зацепиться, женившись на москвичке. Но в прошлом году развелись. Долгие размены привели к тому, что у него осталась однокомнатная квартирка в Солнцево. И это его устраивало. Бывшая жена очень скоро вышла замуж за чеха и укатила с дочкой в Прагу. По слухам, доходившим до него, жили они там даже по европейским меркам неплохо, чех имел собственный бизнес и даже выходил с товаром на экспорт.
«Чтоб нам так жить», — усмехнулся про себя Асташев, выйдя в сад и проходя по бетонированной дорожке к душу, деревянная коробка которого располагалась в углу двора.
Холодные струи приятно освежали тело. Он стоял, закрыв глаза, чувствуя, как проходит легкая боль в висках и медленно исчезает комок тошноты под солнечным сплетением. Разговора с Мари не избежать. Никак. И, мысленно представляя себе подробности этой беседы, он пытался отыскать ту единственно верную фразу, которая сразу позволит перевести тягостные объяснения в нужное русло. Мари очень самолюбива и такой промах может не простить. Он слишком хорошо успел узнать ее характер. Самое трудное для него заключалось в том, что он приехал сюда для молчания. Как те монахи-схимники, уходившие в глухие, заброшенные места. Он не монах, но потребность в молчании у него ничуть не меньше. Но как это объяснить Марине? Значит, нужно придумывать правдоподобную легенду, которая могла бы ее устроить. Первое, что приходит в голову в таких случаях, — это мнимая болезнь родственника. Или что-то в этом роде. Честное слово, ему не хотелось плести сложную паутину лжи, от которой самому станет противно. Но как бы там ни было, он что-то обязан сообразить. Если, конечно, надеется и дальше встречаться с Мари…
