И все же Кларк, Мириам и Дороти, пусть по-разному, поддавались манипулированию, подумал Хуан Диего; возможно, ему нравилось чуть манипулировать ими.
Внезапно Хуан Диего заметил, что жена Кларка, Хосефа, держит его за другую руку – за ту, которую отпустила Консуэло.
– Думаю, сегодня вы меньше хромаете, – сказала ему доктор. – Вы, кажется, выспались.
Хуан Диего понимал, что с доктором Кинтаной нужно быть начеку; он должен был следить за тем, как вешать лапшу на уши по поводу своего лопресора. Рядом с доктором ему, возможно, следовало притворяться более слабым, чем он был на самом деле, – Хосефа весьма наблюдательна.
– О, сегодня я чувствую себя довольно хорошо – в смысле, довольно хорошо для меня, – сказал Хуан Диего доктору Кинтана. – Не так устал, не так слаб.
– Да, я вижу, – ответила Хосефа, пожимая ему руку.
– Вы возненавидите Эль-Нидо – там полно туристов, иностранных туристов, – говорил Кларк Френч.
– Знаете, чем я собираюсь заняться сегодня? Тем, что я люблю, – сказал Хуан Диего Хосефе.
Но он не успел рассказать жене Кларка о своих планах – девочка с косичками оказалась проворнее.
– Мистер собирается плавать! – воскликнула Консуэло.
Можно было видеть, как сдерживал себя Кларк Френч – как он боролся со своим неодобрением плавания.
Эдвард Боншоу и брат с сестрой ехали в автобусе с собачницей леди Эстреллой и ее собаками. Клоуны-карлики – Пивное Пузо и его не очень женственный партнер Пако-трансвестит – были в том же автобусе. Как только сеньор Эдуардо заснул, Пако усеял лицо айовца пятнами коревой сыпи (а заодно и лица детей свалки); чтобы изобразить слоновью корь, Пако использовал румяна; он также усеял пятнами свое лицо и лицо Пивного Пуза.
Аргентинские воздушные акробаты заснули, лаская друг друга, но карлики не стали пачкать румянами лица влюбленных. (Аргентинцы могли вообразить, что слоновья корь передается половым путем.) Девушки-акробатки, не перестававшие болтать на заднем сиденье автобуса, были о себе слишком высокого мнения, чтобы интересоваться такого рода шутками, – Хуану Диего показалось, что клоуны-карлики всегда разыгрывали что-то подобное с ничего не подозревающими новичками во время цирковых поездок «La Maravilla».
Всю дорогу до Мехико гуттаперчевый акробат по прозвищу Человек-Пижама спал, растянувшись на полу автобуса, в проходе между сиденьями. Дети свалки раньше не видели этого акробата полностью вытянувшимся; они были удивлены, обнаружив, что он на самом деле довольно высокий. Акробата к тому же не волновали собаки, которые беспокойно расхаживали по проходу, наступая на него и обнюхивая.
Дива цирка Долорес сидела в стороне от менее опытных акробаток. Она смотрела в окно автобуса или дремала, прижавшись лбом к оконному стеклу, тем самым подтверждая для Лупе свой статус «драной сучки» в тандеме с «мышиными сиськами». Даже колокольчики на лодыжках девушки, ходящей по небу, заслуживали осуждения Лупе, считавшей Долорес «шумной, назойливой шлюхой», хотя отчужденность Долорес от всех, по крайней мере в автобусе, заставляла Хуана Диего предполагать обратное.
Долорес казалась Хуану Диего печальной, даже какой-то обреченной; хотя он не мог себе представить, что ей грозит падение с лестницы, подвешенной под куполом цирка. Именно Игнасио, укротитель львов, омрачал будущее Долорес, как и предупреждала Лупе: «Пусть укротитель львов обрюхатит ее! – восклицала Лупе. – Сдохни при родах, манда обезьянья!» Возможно, подобное Лупе выдала в мимолетном приступе гнева, но, по мнению Хуана Диего, такое проклятие нельзя было снять.
Мальчик не только желал Долорес; он восхищался отвагой девушки, ходящей по небу, – он достаточно потренировался, чтобы осознать, насколько действительно ужасна перспектива попробовать этот трюк на высоте восьмидесяти футов.
Игнасио не было в автобусе с детьми свалки – он ехал в грузовике, перевозившем больших кошек. (Соледад сказала, что Игнасио всегда путешествовал со своими львами.) У Омбре, которого Лупе называла «последняя собака, самая последняя», была своя отдельная клетка. Las Señoritas – юные леди, названные по самым своим выразительным частям тела, – были заперты вместе. (Как заметила Флор, львицы прекрасно ладили между собой.)
Цирковая площадка в северной части Мехико – недалеко от Серро-Тепейак, холма, где, по словам ацтекского тезки Хуана Диего, в 1531 году видели la virgen morena, – находилась не так уж близко к центру Мехико, но зато недалеко от базилики Святой Девы Гваделупской. Тем не менее автобус, в котором ехали дети свалки и Эдвард Боншоу, оторвался от циркового каравана и по наущению двух клоунов-карликов сделал импровизированный крюк в центр Мехико.
Пако и Пивное Пузо хотели, чтобы их коллеги из «La Maravilla» побывали в старом квартале карликов, – оба клоуна были из Мехико. Когда автобус еле пополз в потоке городского транспорта, то недалеко от оживленного перекрестка улиц Анийо де Сиркунваласьён и Сан-Пабло сеньор Эдуардо проснулся.
Перро Местисо, он же Дворняга, похититель младенцев – Кусака, как теперь называл его Хуан Диего, – спал на коленях у Лупе, но песик умудрился пописать на бедро Эдуардо. Айовец же вообразил, что он сам напрудил в собственные штаны.
На этот раз Лупе удалось прочитать мысли Эдварда Боншоу, поэтому она поняла, почему он так растерян после пробуждения.
– Скажи человеку-попугаю, что это Перро Местисо помочился на него, – повернулась Лупе к Хуану Диего, но к этому моменту айовец уже увидел следы «слоновьей» кори на лицах детей свалки.
– У вас сыпь – вы подхватили что-то ужасное! – воскликнул сеньор Эдуардо.
Пивное Пузо и Пако пытались организовать пешеходную экскурсию по улице Сан-Пабло – автобус уже остановился, – но Эдвард Боншоу заметил, что на лицах клоунов-карликов тоже коревая сыпь.
– Это эпидемия! – воскликнул айовец. (Лупе позже рассказала, что он вообразил себе, будто ранним симптомом болезни является недержание мочи.)
Пако вынул из кошелька и протянул будущему-бывшему схоласту маленькое зеркальце (на внутренней крышке пудреницы).
– У тебя тоже слоновья корь. В каждом цирке случаются ее вспышки – обычно это не смертельно, – сказал клоун.
– Слоновья корь! – причитал сеньор Эдуардо. – Обычно не смертельно, – то и дело повторял он, пока Хуан Диего не прошептал на ухо обезумевшему миссионеру:
– Они клоуны – это их шутка. Это просто грим.
– Это мои бургундские румяна, Эдуардо, – сказал Пако, указывая на пудреницу с зеркальцем.
– Я обоссался из-за этого! – с негодованием сообщил Эдвард Боншоу карлику-трансвеститу, но Хуан Диего был единственным, кто понимал взволнованный английский айовца.
– Это Дворняга нассала вам на штаны – тот придурочный пес, который вас укусил, – сказал Хуан Диего сеньору Эдуардо.
– Это не похоже на цирк, – говорил Эдвард Боншоу, вместе с детьми свалки следуя за артистами, выходящими из автобуса.
