Хуан Диего считал ужасным, что девушки нравятся Омбре потому, что они его боятся. Но какая разница, говорила Лупе. Игнасио просто хотел, чтобы девушки-акробатки боялись и чтобы они кормили львов. Игнасио полагал, что, если он будет кормить львов, звери подумают, что он слаб. Были у девушек месячные или нет – это имело значение лишь для Игнасио. Лупе сказала, что Омбре никогда не думал о месячных у этих акробаток.
Хуан Диего боялся Долорес, но это не вызывало у нее любви к нему. Долорес сказала ему одну полезную вещь насчет хождения по небу – но не потому, что хотела помочь. Она просто была жестока к нему – такова была ее натура.
– Если ты думаешь, что можешь упасть, то действительно упадешь, – сказала Долорес Хуану Диего.
Он висел вниз головой в тренировочной палатке, его ноги были вставлены в первые две веревочные петли лестницы, и они врезались ему в подъемы ступней.
– Это не поможет, Долорес, – сказала ей, Диве цирка, Соледад, но это помогло Хуану Диего; однако в данный момент он не мог перестать думать, что упадет, поэтому упал.
– Вот видишь? – сказала ему Долорес, взбираясь на лестницу. Вверх ногами она казалась особенно желанной.
Хуану Диего не разрешили принести в собачью палатку статую Гваделупской Девы в натуральную величину. Для нее не было места, и, когда Хуан Диего попытался описать Эстрелле свою Гваделупскую Деву, пожилая дама сказала ему, что кобели (такса Бэби и Перро Местисо) будут мочиться на нее.
Теперь, когда Хуан Диего думал о мастурбации, он думал о Долорес; при этом он обычно воображал, что она вверх ногами. Он ничего не сказал Лупе о мастурбации на Долорес в перевернутом виде, но Лупе поймала его на мысли об этом.
– Ты болен! – сказала ему Лупе. – Ты представляешь себе Долорес вверх ногами с твоим пенисом у нее во рту – о чем ты только думаешь?
– Лупе, что я могу сказать? Ты уже знаешь, о чем я думаю! – раздраженно произнес Хуан Диего, но в то же время он был смущен.
Это было ужасное время: их переезд в La Maravilla и их возраст на тот момент; возраст внезапно и болезненно сказался на них обоих, а именно: Лупе не хотела знать, о чем думает ее брат, и Хуан Диего не хотел, чтобы младшая сестра читала его мысли. Они впервые отдалились друг от друга.
Так (с таким непривычным для них настроем) в «Каса-Варгас» вместе с братом Пепе и сеньором Эдуардо и оказались дети свалки. При виде статуй испанских конкистадоров Эдвард Боншоу пошатнулся на лестнице, а может быть, его вывело из равновесия великолепие самого фойе. Брат Пепе схватил айовца за руку; Пепе знал, что длинный список того, в чем Эдуардо отказывал себе, сократился. Вдобавок к сексу с Флор Эдвард Боншоу теперь позволял себе пить пиво. Находиться рядом с Флор и ничего не пить – это было почти невозможно, но даже пара кружек пива могла сказаться на чувстве равновесия Эдварда Боншоу.
Не помогло и то, что на парадной лестнице их встретила подружка Варгаса. У доктора Варгаса не было сожительницы – он жил один, если можно так сказать, живя в «Каса-Варгас» (где статуи испанских конкистадоров составляли небольшую оккупационную армию).
Для званых обедов Варгас всегда находил подружку, которая умела готовить. Эту звали Алехандра – соблазнительная красавица, чьи груди, должно быть, подвергались опасности возле горячей плиты. Лупе с первого взгляда невзлюбила Алехандру. По суровому мнению Лупе, Варгас, с его похотливыми мыслями о докторе Гомес, обязан был хранить верность ЛОР-врачу.
– Лупе, будь реалисткой, – прошептал Хуан Диего своей насупленной младшей сестре; она просто сердито посмотрела на Алехандру, отказавшись пожать руку молодой женщине. (Лупе так и продолжала держать банку с кофе.) – Варгас не обязан хранить верность женщине, с которой он не спал, Лупе! Варгас только лишь хочет спать с доктором Гомес.
– Это то же самое, – в библейской манере произнесла Лупе; естественно, она с крайней неприязнью поднялась по лестнице мимо испанской армии.
– Алехандра, Алехандра, – повторяла подружка Варгаса, представляясь брату Пепе и пошатывающемуся на коварной лестнице сеньору Эдуардо.
– Какая соска, – сказала Лупе брату.
Она имела в виду, что это Алехандра соска. Таков был излюбленный эпитет Долорес, именно так Дива цирка называла девушек-акробаток, которые спят или раньше спали с Игнасио. Так Долорес называла и каждую из львиц всякий раз, когда ей приходилось кормить их. (Львицы ненавидели Долорес, сказала Лупе, но Хуан Диего не знал, правда ли это; он только знал наверняка, что Лупе ненавидела Долорес.) Лупе называла Долорес соской, или же Лупе подразумевала, что Долорес станет соской в будущем, хотя, по словам Лупе, Долорес была слишком тупой обезьяньей задницей, чтобы знать об этом.
Теперь же Алехандра оказалась соской только потому, что была одной из подружек доктора Варгаса. Запыхавшийся Эдвард Боншоу увидел, как Варгас улыбается, стоя на верхней ступеньке лестницы и обнимая бородатого солдата в шлеме с плюмажем.
– И кто этот дикарь? – спросил Варгаса сеньор Эдуардо, указывая на меч солдата и его нагрудник.
– Разумеется, один из ваших евангелистов в доспехах, – ответил айовцу Варгас.
Эдвард Боншоу настороженно разглядывал испанца. Неужели только тревога Хуана Диего за сестру заставила мальчика подумать, что безжизненный взгляд статуи ожил, когда под этот взгляд попала Лупе?
– Не пялься на меня, насильник и грабитель, – сказала испанцу Лупе. – Я отрежу тебе член твоим мечом – я знаю львов, которые были бы не прочь съесть тебя и твоих христианских подонков!
– Господи Исусе, Лупе! – воскликнул Хуан Диего.
– При чем тут Иисус? – спросила его Лупе. – За все отвечают Девы – хотя неизвестно, действительно ли они девственницы, мы даже этого не знаем.
– Что? – переспросил Хуан Диего.
– Девы похожи на львиц, – сказала Лупе брату. – Это о них тебе стоит побеспокоиться – это они всем заправляют. – Голова Лупе была на уровне рукояти меча испанца; ее маленькая рука коснулась ножен. – Держи его острым, убийца, – сказала Лупе конкистадору.
– Они действительно были страшными? – спросил Эдвард Боншоу, все еще глядя на солдата-захватчика.
– Такими им и полагалось быть, – ответил Варгас.
Гости последовали за вихляющей бедрами Алехандрой по длинному, с благопристойными картинами коридору. Конечно, они не могли пройти молча мимо изображения Иисуса.
– «Блаженны…» – начал было Эдвард Боншоу; на картине был изображен Иисус, читающий Нагорную проповедь.
– О, эти милые заповеди блаженства! – перебил его Варгас. – Моя любимая часть Библии – мало кто обращает внимание на эти заповеди блаженства; они не о том, чем в основном занята Церковь. Разве вы не собираетесь показать этим двум невинным храм Гваделупской Девы? Эту католическую достопримечательность для туристов, если вам интересно мое мнение, – продолжал Варгас, обращаясь к сеньору Эдуардо, но так, чтобы все слышали. – В этой нечестивейшей базилике нет никаких свидетельств блаженства!
