Во всяком случае, в Айова-Сити, как поймет Хуан Диего. Однажды станет понятно, почему Флор время от времени уезжала из Айовы – не часто, лишь изредка.
Если брат Пепе случайно видел Флор в Оахаке, он писал Хуану Диего. «Полагаю, вы с Эдвардом знаете, что она здесь – „просто гостит“, говорит она. Я вижу ее в обычных местах – ну, я не имею в виду все „обычные“ места!», – уточнял Пепе.
Пепе имел в виду, что видел Флор в «Ля-Чине», гей-баре на Бустаманте, в том самом, который потом стал называться «Чинампа». Пепе также видел La Loca, то есть Флор, в «Ля-Короните», куда ходили в основном геи, а трансвеститы были одеты в женское платье, чтобы кого-нибудь подцепить.
Пепе не имел в виду, что Флор появлялась в отеле шлюх; Флор скучала не по отелю «Сомега» и не по тем временам, когда она была проституткой. Но куда такой личности, как Флор, было пойти в Айова-Сити? Флор любила вечеринки – по крайней мере, иногда. В Айова-Сити в семидесятых и восьмидесятых не было «Ля-Чины» – не говоря уж о «Ля-Короните». Что плохого в том, что Флор время от времени возвращалась в Оахаку?
Брат Пепе не осуждал ее, и, очевидно, сеньор Эдуардо все понимал.
Когда Хуан Диего покидал Оахаку, у брата Пепе вырвалось:
– Не становись одним из тех мексиканцев, которые…
Пепе замолк.
– Которые что? – спросила Флор у Пепе.
– Одним из тех мексиканцев, которые ненавидят Мексику, – выговорил Пепе.
– Вы имеете в виду одного из тех, кто стал американцем? – спросила Флор.
– Милый мальчик! – воскликнул брат Пепе, прижимая к себе Хуана Диего. – Ты же не хочешь стать одним из тех мексиканцев, которые всегда возвращаются, то есть которые не могут жить в других местах? – добавил Пепе.
Флор уставилась на брата Пепе.
– А кем еще ему не следует становиться? – спросила она Пепе. – А еще какие мексиканцы под запретом?
Но Пепе не обратил внимания на Флор, он прошептал на ухо Хуану Диего:
– Дорогой мальчик, стань тем, кем ты хочешь, – просто оставайся на связи!
– Тебе лучше не становиться отбросом, Хуан Диего, – сказала Флор четырнадцатилетнему мальчику, пока Пепе безутешно плакал. – Поверьте нам, Пепе, мы с Эдвардом не допустим, чтобы малыш вырос сорняком, – сказала Флор. – Мы позаботимся, чтобы он не превратился в ничтожество из Мексики.
Эдвард Боншоу из всего услышанного опознал только свое имя.
– Эдуардо, – поправил он Флор, которая понимающе улыбнулась ему.
Они были моими родителями или пытались ими стать! Хуан Диего тщетно пытался произнести это вслух – слова так и не прозвучали в темноте. «О» – это было единственное, что он успел повторить. Мириам так двигалась на нем, что сказать больше у него не получалось.
Перро Местисо, то есть дворняга, был помещен в карантин и наблюдался в течение десяти дней – если вы подозреваете бешенство, это обычная процедура при укусах животных, которые здоровы на вид. (Пес не был болен, но доктор Варгас, делавший Эдварду Боншоу уколы от бешенства, хотел убедиться в этом.) В течение десяти дней в «Circo de La Maravilla» не устраивали представления с собаками; карантин похитителя младенцев нарушил распорядок дня других собак в палатке, где жили и дети свалки.
Малыш Бэби, такса, каждую ночь мочился на земляной пол палатки. Овчарка Пастора беспрерывно скулила. Эстрелле пришлось спать в палатке с собаками, иначе Пастора никогда бы не успокоилась. Вид Эстреллы, спящей на спине, с лицом, прикрытым козырьком бейсболки, вызывал у Лупе ночные кошмары, но Эстрелла сказала, что она не может спать с непокрытой головой, иначе комары искусают ее лысую голову; тогда голова будет чесаться и нельзя будет почесать ее, не сняв парик, что расстроит собак. Во время карантина Перро Местисо немецкая овчарка Алемания по ночам стояла над койкой Хуана Диего, часто дыша ему в лицо. Лупе обвинила Варгаса в «демонизации» дворняги; бедный Перро Местисо, «всегда плохиш», снова стал жертвой в глазах Лупе.
– Этот придурок укусил сеньора Эдуардо, – напомнил сестре Хуан Диего.
Идея, что собака может быть придурком, принадлежала Ривере. Лупе не верила, что есть такие собаки.
– Сеньор Эдуардо влюбился в пенис Флор! – воскликнула Лупе, как будто данное тревожное событие побудило Перро Местисо напасть на айовца. Но это означало, что Перро Местисо был гомофобом, и разве это делало его придурком?
Однако Хуану Диего удалось уговорить Лупе остаться в «La Maravilla» – по крайней мере, до тех пор, пока цирк не отправится в Мехико. Поездка значила для Лупе больше, чем для Хуана Диего; для Лупе было очень важно развеять прах их матери (и прах доброго гринго, и прах Грязно-Белого, не говоря уже об остатках огромного носа Девы Марии). Она считала, что Богоматерь Гваделупская была маргинализирована в церквях Оахаки; Гваделупка была на роли второй скрипки в Оахаке.
По мнению Лупе, Эсперансу, каковы бы ни были ее прегрешения, убила Мария-монстр. Ясновидящая девочка считала, что неправильность религиозного мира исправится сама собой – если, и только если, прах ее грешной матери будет развеян в базилике Святой Девы Гваделупской в Мехико. Только там темнокожая Дева, la virgen morena, привлекала к своему святилищу целые автобусы паломников. Лупе очень хотелось увидеть Часовню Колодца, где на смертном одре в стеклянном саркофаге покоилась Дева Гваделупская.
Несмотря на хромоту, Хуан Диего с нетерпением ждал долгого восхождения по бесконечной лестнице, ведущей к Эль-Серрито-де-лас-Росас (El Cerrito de las Rosas), храму, где Деву Гваделупскую не прятали в боковой алтарь. Она возвышалась перед священным Эль-Серрито – «Маленьким холмом». (Лупе, вместо того чтобы говорить «Эль-Серрито», любила называть это место «Храмом роз»; она говорила, что это звучит более свято, чем «Маленький холм».) Либо там, либо на смертном одре темнокожей Девы Марии в Часовне Колодца дети свалки разбросают пепел, который они хранили в банке из-под кофе, найденной Риверой на basurero.
Содержимое банки из-под кофе не пахло Эсперансой. Запах был неопределенный. Флор понюхала пепел и сказала, что это не запах доброго гринго.
– Пахнет кофе, – сказал Эдвард Боншоу, понюхав банку.
Чем бы ни пахло от пепла, собак в палатке труппы это не интересовало. Может быть, там был лекарственный запах; Эстрелла сказала: все, что пахнет лекарствами, отпугивает собак. Возможно, источником неопознанного запаха был нос Девы Марии.
– Это определенно не Грязно-Белый, – единственное, что говорила Лупе о запахе; она нюхала пепел в кофейной банке каждый вечер перед сном.
Хуан Диего никогда не мог читать ее мысли – он даже и не пытался. Возможно, Лупе нравилось нюхать содержимое банки из-под кофе, потому что она знала, что они скоро развеют пепел, и ей хотелось вспоминать этот запах после того, как пепел исчезнет.
Незадолго до того, как «Дива-цирк» отправился в Мехико – в долгое путешествие, особенно для каравана грузовиков и автобусов, – Лупе принесла банку из-под кофе на званый обед, на который они были приглашены, в дом доктора Варгаса в Оахаке. Лупе сказала Хуану Диего, что ей нужно «научное мнение» о запахе пепла.
