– Посмотрите, что вы, католики, сделали с Рождеством, – говорил Хуан Диего. – Вы выбрали двадцать пятое декабря датой рождения Христа, просто чтобы поглотить языческий праздник. Вот моя точка зрения: вы, католики, все поглощаете. И знаете ли вы, что там могла быть настоящая Вифлеемская звезда? Китайцы сообщили о рождении новой звезды в пятом году до нашей эры.
– Где мальчик вычитал это, Пепе? – не раз спрашивал Эдвард Боншоу.
– В нашей библиотеке, в «Потерянных детях», – отвечал брат Пепе. – Мы что – должны помешать ему читать? Мы хотим, чтобы он читал, не так ли?
– И еще одно, – вспоминал свои слова Хуан Диего, не обязательно во сне.
Костыли уже исчезли, теперь он просто хромал. Они были где-то на Сокало; Лупе неслась впереди них, и брат Пепе изо всех сил старался не отставать. Даже при своей хромоте Хуан Диего мог идти быстрее Пепе.
– Что такого привлекательного в безбрачии? Почему священников заботит целибат? Разве священники не говорят нам всегда, что делать и думать – я имею в виду, в сексе? – спросил Хуан Диего. – Ну как они могут иметь какой-то авторитет в сексуальных вопросах, если у них никогда не было секса?
– Ты хочешь сказать, Пепе, что это наша библиотека в миссии научила мальчика сомневаться в авторитете безбрачного священника по поводу секса? – спросил брата Пепе сеньор Эдуардо.
– Я размышляю о каких-то вещах, о которых не читал, – вспоминал свои слова Хуан Диего. – Мне просто пришло это в голову, само по себе.
Он тогда ощущал свою хромоту как нечто относительно новое; он помнил это состояние новизны.
Хромота была ему еще в новинку в то утро, когда Эсперанса вытирала пыль с гигантской Девы Марии в храме Общества Иисуса. Эсперанса не могла дотянуться до лица статуи, не воспользовавшись лестницей. Обычно лестницу держали Хуан Диего или Лупе. Но не в то утро.
У доброго гринго наступили трудные времена; Флор сказала ребятам, что у el gringo bueno кончились деньги или он истратил то, что у него осталось, на алкоголь (а не на проституток). Проститутки теперь редко его видели. Они не могли присматривать за тем, кто почти не появлялся на улице Сарагоса.
Лупе сказала, что Эсперанса, так или иначе, «отвечает» за то, что положение хиппи ухудшилось; по крайней мере, так Хуан Диего перевел слова своей сестры.
– Война во Вьетнаме за него отвечает, – сказала Эсперанса; может, она сама в это верила, а может, и нет.
Эсперанса подхватывала и повторяла, как Евангелие, все, что слышала на улице Сарагоса, – то, что говорили уклонисты в свое оправдание, или то, что говорили проститутки о потерянных молодых американцах.
Эсперанса прислонила лестницу к Деве Марии. Пьедестал был такой высокий, что лицо Эсперансы оказывалось на одном уровне с огромными ногами Марии-монстра. Богоматерь, намного превосходящая человеческий рост, громоздилась над Эсперансой.
– El gringo bueno ведет сейчас свою собственную войну, – таинственно прошептала Лупе. Затем она посмотрела на лестницу, прислоненную к громоздящейся Богородице. – Марии не нравится лестница, – только и сказала Лупе.
Хуан Диего лишь это и перевел, а не то, что добрый гринго ведет свою собственную войну.
– Просто подержи лестницу, чтобы я могла вытереть с нее пыль, – сказала Эсперанса.
– Сейчас лучше не стирать пыль с Марии-монстра – сегодня что-то беспокоит большую Деву, – заметила Лупе, но Хуан Диего оставил это непереведенным.
– Знаешь, я не могу весь день тут торчать, – сказала Эсперанса, поднимаясь по лестнице.
Хуан Диего протянул руки, чтобы придержать лестницу, но тут раздался громкий голос Лупе.
– Ее глаза! Посмотри на глаза великанши! – воскликнула Лупе, но Эсперанса не могла ее понять; кроме того, в этот момент уборщица вытирала кончик носа Девы Марии метелкой из перьев.
И тут Хуан Диего увидел сердитые глаза Девы Марии – она резко перевела их со смазливого личика Эсперансы на ее декольте. Возможно, гигантской Деве показалось, что Эсперанса демонстрировала слишком уж открытую грудь.
– Madre, может, не надо трогать нос, – только и успел сказать Хуан Диего; он потянулся было к лестнице, но внезапно замер.
Сердитый взгляд большой Девы метнулся в его сторону – этого было достаточно, чтобы подросток остолбенел. Затем Дева Мария снова бросила осуждающий взгляд на ложбинку между грудей Эсперансы.
Может, Эсперанса потеряла равновесие и попыталась ухватиться за Марию-монстра, чтобы не упасть? Может, Эсперанса посмотрела в горящие глаза Марии и отдернула руки – больше боясь гнева гигантской Девы, нежели падения? Эсперанса не ушиблась при падении, даже не ударилась головой. И лестница не упала – Эсперанса оттолкнулась (или ее оттолкнули) от нее.
– Она умерла до того, как упала, – всегда говорила Лупе. – Падение не имело к этому никакого отношения.
Шевелилась ли когда-нибудь сама большая статуя? Пошатнулась ли Дева Мария на своем пьедестале? Нет и нет, говорили брат и сестра всем, кто спрашивал их. Но как, каким образом отвалился нос Девы Марии? Как Богоматерь оказалась безносой? Может быть, падая, Эсперанса ударила Марию по лицу? Неужели Эсперанса врезала гигантской Деве деревянной ручкой метелки из перьев? Нет и нет, говорили дети свалки, такого они не видели. Есть выражение, что кому-то «утерли нос», но у Девы Марии нос отломился! Хуан Диего оглядывался по сторонам. Как мог такой большой нос просто исчезнуть?
Глаза большой Девы снова стали непроницаемыми и неподвижными. Ни следа гнева в них, только обычная невнятность – нечто смутно-вкрадчивое. А теперь, когда статуя лишилась носа, невидящие глаза великанши стали еще более безжизненными.
Дети свалки не могли не заметить, что в широко раскрытых глазах Эсперансы было больше жизни, хотя дети, конечно, понимали, что их мать мертва. Они поняли это в тот самый миг, когда Эсперанса сорвалась с лестницы – «как лист падает с дерева», описал потом это Хуан Диего ученому доктору Варгасу.
Именно Варгас рассказал детям свалки о результатах вскрытия Эсперансы.
– Скорее всего, это смерть от аритмии, вызванной испугом, – начал объяснять Варгас.
– Ты считаешь, что она была до смерти напугана? – перебил его Эдвард Боншоу, повернувшись к мальчику.
– Она явно была напугана до смерти, – сказал Хуан Диего айовцу.
– Явно, – повторила Лупе; даже сеньор Эдуардо и доктор Варгас поняли это ее слово.
– Если проводящая система сердца перегружена адреналином, – продолжал Варгас, – ритм сердца станет ненормальным, – другими словами, кровь не перекачивается сердцем. Название этого наиболее опасного типа аритмии – «фибрилляция желудочков». Мышечные клетки просто дергаются – вообще нет никакого насосного действия.
– Тогда падаешь замертво, верно? – спросил Хуан Диего.
– Тогда падаешь замертво, – сказал Варгас.
