– «Аскотт» – хорошее место, вам следовало бы здесь и остановиться по приезде, – ответил Бьенвенидо.
– Не заставляйте меня начинать со «следовало бы», Бьенвенидо, – сказал Хуан Диего; его собственные сочинения назывались романами-фантазиями на тему «что было бы, если бы».
– Тогда в следующий раз, – сказал Бьенвенидо.
Они поехали назад, в Макати-Сити, чтобы Хуан Диего мог лично забронировать номер в отеле «Аскотт» по возвращении в Манилу. Хуан Диего попросит Кларка Френча отменить для него бронь в «Макати Шангри-Ла»; после Армагеддона в аквариуме все намеченные встречи, без сомнения, будут отменены.
До вестибюля «Аскотта» на верхнем этаже следовало подняться на лифте с улицы, что был прямо у входа в отель. У лифтов, как внизу, так и в вестибюле, стояла пара озабоченных охранников с двумя собаками.
Хуан Диего ни слова не сказал Бьенвенидо о том, что обожает собак. Делая заказ, Хуан Диего представил себе, как Мириам регистрируется в «Аскотте». От лифтов в вестибюле до стойки регистрации было далеко; Хуан Диего знал, что охранники будут глазеть на Мириам весь этот путь. Нужно быть слепым или собакой-бомбоищейкой, чтобы не следить, как Мириам удаляется от вас, – вы не сможете не следить за каждым ее шагом.
Что со мной происходит? – снова спросил себя Хуан Диего. Его мысли, его воспоминания – то, что он воображал, то, что он видел во сне, – все перемешалось. И он был одержим Мириам и Дороти.
Хуан Диего погрузился в мягкое заднее сиденье лимузина, как камень в невидимый пруд.
– Мы заканчиваем в Маниле, – сказала Дороти.
Не имела ли она в виду всех нас троих, подумал Хуан Диего. Может, мы все заканчиваем в Маниле, размышлял Хуан Диего.
Одиночный билет в один конец. Это звучало как название книги. Не записал ли он что-то подобное или, может, собирался записать? Читатель свалки не мог вспомнить.
– Я бы вышла замуж за этого хиппи, если бы от него лучше пахло и он перестал бы петь эту ковбойскую песню, – сказала Лупе. («О, дайте мне умереть!» – также сказала она.)
Как он проклинал прозвища, которыми монахини «Niños Perdidos» обзывали его мать! Хуан Диего попрекал себя, что тоже обзывал ее. «Des esperanza – Безнадежная» – так называли ее монахини. «Desesperación – Безнадежность» – так называли ее.
– Lo siento, madre, – тихо сказал Хуан Диего самому себе, сидя на заднем сиденье лимузина, сказал так тихо, что Бьенвенидо его не услышал.
Бьенвенидо не мог определить, спит Хуан Диего или бодрствует. Водитель что-то говорил об аэропорте для внутренних рейсов в Маниле – о том, что регистрация на рейсы то произвольно отменяется, то неожиданно начинается и за все взимается дополнительная плата. Но Хуан Диего не отвечал.
Бодрствовал он или спал, казалось, что бедняге эти подробности не по уму, и Бьенвенидо решил, что проведет Хуана Диего через весь процесс регистрации, несмотря на хлопоты, которые ему придется пережить с машиной.
– Слишком холодно! – внезапно воскликнул Хуан Диего. – Свежий воздух, пожалуйста! Никаких кондиционеров!
– Конечно, ваше право, – ответил Бьенвенидо, выключил кондиционер и открыл окна лимузина.
Они уже подъезжали к аэропорту, минуя очередной квартал трущоб, когда Бьенвенидо остановил машину на красный свет.
Прежде чем Бьенвенидо успел предупредить его, Хуан Диего обнаружил, что у него просят подаяние нищие дети – их тощие руки, ладонями вверх, внезапно просунулись в открытые задние окна остановившегося лимузина.
– Привет, дети, – сказал Хуан Диего, как будто он ожидал их. (Мусорщиков невозможно лишить их мусора; los pepenadores продолжали держать собранное и отсортированное еще долго после того, как переставали искать алюминий, медь или стекло.)
Прежде чем Бьенвенидо успел остановить его, Хуан Диего начал рыться в бумажнике.
– Нет-нет, не давайте им что-нибудь, – сказал Бьенвенидо. – Я имею в виду, не давайте ничего, – поправил он свой английский. – Сэр, Хуан Диего, пожалуйста, – это никогда не прекратится!
Что это за странная валюта? Похожа на виртуальные деньги, подумал Хуан Диего. Мелочи у него не было, только две мелкие купюры. Он протянул бумажку в двадцать песо первой протянутой руке; у него не было ничего меньше пятидесяти для второй маленькой руки.
– Dalawampung piso!
[23] – воскликнул первый ребенок.
– Limampung piso!
[24] – воскликнул второй ребенок.
Они говорят на тагальском? – спросил себя Хуан Диего.
Когда Хуан Диего протянул тысячу песо, Бьенвенидо остановил его, но один из маленьких нищих разглядел сумму, прежде чем Бьенвенидо успел оттолкнуть его руку.
– Сэр, пожалуйста, это слишком много, – сказал водитель Хуану Диего.
– Sanlibong piso!
[25] – крикнул маленький нищий.
Другие дети быстро подхватили крик:
– Sanlibong piso! Sanlibong piso!
Зажегся зеленый свет, и Бьенвенидо стал медленно набирать скорость; дети вынули из машины свои тощие руки.
– Для этих детей не бывает слишком много, Бьенвенидо, – сказал Хуан Диего, – для них бывает только мало. Я ребенок свалки. Уж я-то знаю.
– Ребенок свалки, сэр? – спросил Бьенвенидо.
– Я был ребенком свалки, Бьенвенидо, – сказал Хуан Диего. – Моя сестра и я – мы были niños de la basura. Мы выросли на basurero – мы практически там и жили. Нам не следовало уезжать оттуда – с тех пор все покатилось под откос! – объявил читатель свалки.
– Сэр… – начал было Бьенвенидо, но осекся, увидев, что Хуан Диего плачет.
В открытые окна машины врывался скверный воздух загрязненного города; запахи готовящейся пищи преследовали писателя; на улицах попрошайничали дети; женщины с измученными лицами носили платья без рукавов или шорты и безрукавные кофты на бретельках; мужчины торчали в дверях, курили или просто чесали языком, как будто им нечем было заняться.
– Это трущобы! – воскликнул Хуан Диего. – Это отвратительные, грязные трущобы! Миллионы людей, которым нечего или почти нечего делать, – однако католики хотят, чтобы детей рождалось все больше и больше! – В тот момент он имел в виду город Мехико – Манила сильно напоминала ему Мехико. – И только посмотрите на этих глупых паломников! – кричал Хуан Диего. – Они ходят на коленях, сдирая их в кровь, – они хлещут себя плеткой, чтобы показать свою преданность вере!
Естественно, Бьенвенидо был смущен. Он подумал, что Хуан Диего имеет в виду Манилу. Какие паломники? – подумал водитель лимузина.
