Сезар, помощник Гарзы, начал было смеяться, но Гарза и Флор так посмотрели на него, что он замолк.
– Ты должна называть изначальную цену, Альба, – сказала Флор молодой проститутке с плохой кожей. – Ты не должна менять свою цену.
– Ты мне не указ, что делать, Флор, – сказала Альба – но только издали, когда она уже вернулась во двор отеля «Сомега».
Флор дошла с детьми свалки и добрым гринго до самой Сокало, после чего повернула обратно.
– Я твой должник! – крикнул ей вслед молодой американец. – Я и ваш должник, niños, – сказал хиппи детям. – Хочу отблагодарить вас.
– Как же нам его спрятать? – спросила Лупе своего брата. – Этой ночью мы без проблем можем незаметно протащить его в «Потерянных детей», но мы не сможем утром незаметно вытащить его.
– Я думаю над тем, что его татуировка кровоточащего Христа – это чудо, – сказал ей Хуан Диего. (Эта мысль явно понравилась читателю свалки.)
– Это и есть чудо, вроде того, – начал рассказывать el gringo bueno. – Идею сделать эту татуировку мне…
Но в тот момент Лупе не дала потерянному молодому человеку рассказать его историю.
– Пообещай мне кое-что, – сказала она Хуану Диего.
– Еще одно обещание…
– Просто пообещай мне! – воскликнула Лупе. – Если мое будущее – на улице Сарагоса, то убей меня, просто убей. Вслух подтверди это.
– Иисус-Мария-Иосиф! – произнес Хуан Диего; он пытался воскликнуть так, как это делала Флор.
Хиппи забыл о том, что собирался сказать; он пытался продекламировать стихотворение «Дороги Ларедо», как будто сам впервые сочинял эти вдохновенные строки.
Я хочу, чтоб мой гроб понесли шесть ковбоев,
А покров мой чтоб столько же дев понесли.
И на крышку – цветы, чтоб потише стучали,
Рассыпаясь по ним, комья твердой земли.
– Скажи это! – крикнула Лупе читателю свалки.
– Хорошо, я убью тебя. Вот, я сказал это, – ответил Хуан Диего.
– Вау! Друган на колесах, сестренка, никто никого не убивает, верно? – спросил добрый гринго. – Мы ведь все друзья, верно?
От доброго гринго несло мескалем. Лупе называла это «дыханием червяка» – из-за мертвого червя на дне бутылки с мескалем. Ривера называл мескаль «текилой бедняка»; хозяин свалки говорил, что мескаль и текилу пьют одинаково, с крупинками соли на языке и небольшой порцией сока лайма. От доброго гринго пахло соком лайма и пивом; ночью, когда дети свалки незаметно протащили его в «Дом потерянных детей», губы молодого американца были покрыты коркой соли, и еще больше соли было под нижней его губой в разросшейся, поскольку хиппи не брился, бородке клином. Niños уложили доброго гринго в постель Лупе; им пришлось помогать ему раздеться, и не успели Лупе и Хуан Диего сами приготовиться ко сну, как он уже спал и храпел, лежа на спине.
Сквозь храп el gringo bueno сточным журчанием звучал куплет из «Дорог Ларедо» – словно запах, источаемый хиппи.
В барабан тихо бейте, и играйте на флейте,
И под траурный марш проводите ковбоя;
Там, в долине, отпойте и дерном укройте,
Потому что я знаю вину за собою.
Лупе намочила мочалку и вытерла соленую корочку с губ и лица хиппи. Она хотела накрыть парня его рубашкой, чтобы не видеть среди ночи его кровоточащего Иисуса. Но когда на Лупе пахнуло этой рубашкой, от которой, по ее словам, разило мескалем, пивной блевотиной и мертвым червем, Лупе просто подтянула простыню к подбородку молодого американца и не без усилия подоткнула ее.
Хиппи был высоким и худым, и его длинные руки – с повторенными на них окровавленными запястьями и ладонями Христа – лежали по бокам, поверх простыни.
– А что, если он умрет в одной с нами комнате? – спросила Лупе Хуана Диего. – Что будет с душой, если умрешь в чужой комнате в чужой стране? Как душа гринго вернется домой?
– Господи Иисусе, – сказал Хуан Диего.
– Оставь Иисуса в покое. Это мы несем за гринго ответственность. Что мы будем делать, если хиппи умрет? – спросила Лупе.
– Сожжем его на basurero. Ривера нам поможет, – сказал Хуан Диего. На самом деле он так не думал – он просто пытался уложить Лупе спать. – Душа доброго гринго исчезнет вместе с дымом.
– Ладно, у нас есть план, – сказала Лупе.
Когда она забралась в постель к Хуану Диего, на ней было больше одежды, чем обычно для сна. Лупе сказала, что хочет быть «прилично одетой», раз в их спальне мальчик-хиппи. Она сказала, чтобы Хуан Диего спал на той стороне кровати, что возле гринго; Лупе не хотелось, чтобы агонизирующий Христос пугал ее ночью.
– Надеюсь, ты обдумываешь историю с чудом, – сказала она брату, повернувшись к нему спиной на узкой кровати. – Никто не поверит, что татуировка – это milagro.
Хуан Диего не спал полночи, придумывая, как он выдаст татуировку с кровоточащим Христом на теле потерянного американца за ночное чудо. Перед тем как наконец заснуть, Хуан Диего понял, что Лупе тоже еще не спит.
– Я бы вышла замуж за этого хиппи, если бы он лучше пахнул и перестал петь эту ковбойскую песню, – сказала Лупе.
– Тебе тринадцать, – напомнил Хуан Диего младшей сестре.
В своем мескальном оцепенении el gringo bueno мог справиться не более чем с первыми двумя строками первого куплета «Дорог Ларедо». Из-за того что песня умолкала на одном и том же месте, детям чуть ли не хотелось, чтобы добрый гринго продолжал петь.
Как-то я проходил по дороге Ларедо,
По дороге Ларедо проходил как-то я…
– Тебе тринадцать, Лупе, – настойчивее повторил Хуан Диего.
– Я имею в виду, позже, когда я стану старше, если только я стану старше, – сказала Лупе. – У меня появились груди, только они очень маленькие. Я знаю, что они должны вырасти.
– Что значит – «если» ты станешь старше? – спросил сестру Хуан Диего.
Они лежали в темноте, спиной друг к другу, но Хуан Диего почувствовал, как Лупе пожала плечами.
– Я не думаю, что добрый гринго и я станем намного старше, – сказала она.
– Ты этого не знаешь точно, Лупе, – возразил Хуан Диего.
– Я знаю, что моя грудь не станет больше, – сказала Лупе.
Хуан Диего пободрствовал еще немного, просто чтобы подумать об этом. Он знал, что Лупе обычно была права, говоря о прошлом, и заснул, полуубедив себя, что насчет будущего его сестра не так прозорлива.
13
Отныне и навсегда
То, что произошло у Хуана Диего с собаками, вынюхивающими взрывчатку в «Макати Шангри-Ла», можно спокойно и здраво объяснить, но сюжет по поводу прибытия почетного гостя раскрутился слишком быстро, и в поведении запаниковавших швейцара и охранников отеля – последние тут же потеряли контроль над двумя своими собаками – не было ничего спокойного и здравого. «Почетный гость» – именно таким высоким званием был отмечен на стойке регистрации отеля писатель Хуан Диего Герреро. О, этот Кларк Френч, бывший ученик Хуана Диего, только и был занят тем, что подчеркивал собственную значимость.
