Диабло, оставленный в кузове пикапа Риверы, яростно защищал свою территорию, не позволяя прохожим приближаться к грузовику, хотя один смелый мальчик все же коснулся засохшей полоски крови на пассажирской двери, убедившись, что она еще липкая и что это действительно кровь.
– ¡Sangre!
[12] – сказал храбрый мальчик.
Кто-то первым пробормотал: «Una matanza». (Что означало «кровавая баня» или «резня».) К каким только выводам не придет толпа!
Увидев кровь на старом грузовике и окровавленную морду собаки, толпа пришла к нескольким последовательным умозаключениям. Отколовшаяся от нее группа бросилась в храм; кто-то сказал, что жертва, скорее всего, бандитской перестрелки, положена у ног большой Девы Марии. (Как можно было такое пропустить?)
И как раз когда в результате буйных домыслов возбужденная толпа, покинув место преступления (грузовик у обочины), рванулась, как обезумевшая, в храм, чтобы лицезреть саму драму, брат Пепе припарковал свой закоптившийся красный «фольксваген-жук» рядом с окровавленным грузовиком, на котором рычал похожий на убийцу Диабло.
Брат Пепе узнал грузовик el jefe; он увидел кровь и подумал, что бедным детям, находившимся, как ему было известно, на попечении Риверы, причинено какое-то немыслимое зло.
– Ой, ой – los niños, – засуетился Пепе. – Оставьте свои вещи, – сказал он Эдварду Боншоу. – Похоже, здесь какие-то неприятности.
– Неприятности? – повторил фанатик с интонацией крайнего соучастия. Кто-то из толпы произнес слово perro, и Эдвард Боншоу, поспешивший за идущим вперевалку братом Пепе, мельком увидел ужасную морду Диабло. – А что с собакой? – спросил он брата Пепе.
– El perro ensangrentado, – сказал Пепе и повторил: – Собака окровавлена.
– Ну, я это и сам вижу! – чуть ли не проворчал Эдвард Боншоу.
Храм иезуитов был переполнен ошеломленными зеваками.
– Un milagro! – крикнул один из них.
Испанский язык Эдварда Боншоу был скорее избирательным, чем просто плохим; слово milagro он знал – оно вызвало у него явный интерес.
– Чудо? – спросил Эдвард у Пепе, который проталкивался к алтарю. – Какое чудо?
– Не знаю, я только что попал сюда! – тяжело дышал брат Пепе.
Нам был нужен учитель английского, а теперь у нас есть un milagrero, думал бедный Пепе; чудак или чудотворец.
Это Ривера громко молился о чуде, а толпа идиотов – или некоторые идиоты в толпе, – несомненно, услышала его. Теперь слово «чудо» было у всех на устах.
El jefe осторожно положил Хуана Диего перед алтарем, но мальчик все равно стонал. (Во сне Хуан Диего преуменьшил боль.) Ривера не переставал креститься и, стоя на коленях, бить поклоны всевластной статуе Девы Марии – при этом он то и дело оглядывался через плечо в ожидании матери детей свалки. Было неясно, о каком чуде больше всего молился Ривера – об исцелении Хуана Диего или о том, чтобы его миновал гнев Эсперансы, ведь она наверняка обвинит Риверу (так и произошло) за этот несчастный случай.
– Так стонать не годится, – бормотал Эдвард Боншоу. Он еще не видел стонущего от боли мальчика, но, судя по этим звукам, тот явно нуждался в потенциальном чуде.
– Вот пример, когда молятся с надеждой на помощь, – выдохнул брат Пепе; он знал, что его слова были не совсем правильны. Он спросил Лупе, что случилось, но не мог понять, что сказало это полоумное дитя.
– На каком языке она говорит? – участливо спросил Эдвард. – Это немного похоже на латынь.
– Это тарабарщина, хотя девочка кажется очень умной, чуть не провидицей, – прошептал брат Пепе на ухо новоприбывшему. – Никто не может понять ее, только мальчик.
Стоны подростка были невыносимыми. Именно в тот момент Эдвард Боншоу и увидел истекающего кровью Хуана Диего, распростертого перед возвышающейся, как башня, Девой Марией.
– Милостивая Богородица! Спаси бедное дитя! – воскликнул айовец, заставив замолчать бормочущую толпу, но не стонущего мальчика.
Хуан Диего не заметил никого в храме, за исключением двух скорбящих женщин, преклонивших колени на первой скамье. Они были во всем черном – головы полностью покрыты вуалью. Как ни странно, стонущего мальчика утешало то, что две женщины выражали скорбь. Когда Хуан Диего увидел их, его боль утихла.
Это было не совсем чудо, но внезапное ослабление боли заставило Хуана Диего задуматься, его ли оплакивают эти две женщины, потому что он как бы уже умер или потому что скоро умрет. Снова посмотрев на них, мальчик увидел, что молчаливые плакальщицы не шевелились; две женщины в черном, склонив головы, были неподвижны, как статуи.
Независимо от наличия или отсутствия боли, для Хуана Диего не было сюрпризом, что Дева Мария не исцелила его ногу; точно так же мальчик не замирал в ожидании чуда и от Богоматери Гваделупской.
– Девы-лентяйки сегодня не работают или не хотят тебе помогать, – сказала Лупе своему брату. – Кто этот странный чужак? Чего он хочет?
– Что она сказала? – спросил покалеченного мальчика Эдвард Боншоу.
– Дева Мария – обманщица, – ответил мальчик и тотчас почувствовал, как к нему возвращается боль.
– Обманщица? Только не наша Мария! – воскликнул Эдвард Боншоу.
– Это тот самый ребенок со свалки, о котором я вам рассказывал, un niño de la basura, – пытался пояснить брат Пепе. – Он умен…
– Кто вы такой? Что вам надо? – спросил Хуан Диего этого гринго в смешной гавайской рубашке.
– Он наш новый учитель, Хуан Диего, будь вежлив, – предупредил мальчика брат Пепе. – Он один из нас, мистер Эдвард Бон…
– Эдуардо, – перебил его настырный айовец.
– Отец Эдуардо? Брат Эдуардо? – спросил Хуан Диего.
– Сеньор Эдуардо, – внезапно сказала Лупе. Даже айовец понял ее.
– Вообще-то, достаточно просто «Эдуардо», – скромно заметил Эдвард.
– Сеньор Эдуардо, – повторил Хуан Диего; по неизвестной причине пострадавшему читателю свалки понравилось, как это звучит.
Мальчик поискал глазами двух скорбящих женщин на первой скамье, но не увидел их. То, что они могли вдруг просто исчезнуть, пронзило Хуана Диего подобно его пульсирующей боли; она ненадолго отступила, но теперь стала опять нестерпимой. Что касается этих двух женщин, ну, возможно, им было привычно вот так просто возникать или исчезать. Кто знает, что может показаться мальчику, испытывающему такую боль?
– Почему Дева Мария обманщица? – спросил Эдвард Боншоу мальчика, который неподвижно лежал у ног Божьей Матери.
– Не спрашивайте – не сейчас. Не тот момент, – начал было говорить брат Пепе, но Лупе уже что-то невнятно забубнила, указав сначала на Богоматерь Марию, а затем на маленькую темноликую девицу, которую часто не замечали в ее более скромном киоте.
