Его заинтересовали два юных призрака на передней скамье в часовне. Молодые люди держались за руки, и один из них положил голову на плечо другому. Они казались не просто бывшими товарищами по оружию, хотя оба были в военной форме, – что-то большее объединяло их. Хуана Диего удивило не то, что давно умершие американские пленники – любовники (или были таковыми). Эти призраки не видели, как Дороти и Хуан Диего вошли в маленькую церковь; эти двое не только не исчезли, но продолжали с мольбой смотреть на Марию и Иисуса, как будто считали, что они одни в часовне и никто их не видит.
Хуан Диего всегда представлял, что когда умрешь и станешь призраком, то твой облик – особенно в церкви – будет другим. Разве ты все еще будешь нуждаться в наставлении? Разве ты уже не узнал каким-то образом все ответы на свои вопросы?
Но эти два призрака выглядели такими же растерянными, как и любые два попавших в беду любовника, когда-либо непонимающе смотревших на Марию и Иисуса. Хуан Диего видел, что эти двое ничего не знают. Эти два мертвых солдата были осведомлены не лучше живых; эти два молодых призрака все еще искали ответы.
– Больше никаких призраков – я насмотрелся на них, – сказал Хуан Диего Дороти, и в этот момент два бывших товарища по оружию исчезли.
Хуан Диего и Дороти останутся в «Убежище» на этот день и ночь – на пятницу. Они покинут Виган в субботу, а из Лаоага в Манилу вылетят ночным рейсом. Еще раз они пролетят над сплошной тьмой Манильской бухты, если не считать огней редких кораблей внизу.
31
Адреналин
Еще одно ночное прибытие в еще один отель, подумал Хуан Диего, но он прежде уже видел вестибюль этого отеля «Аскотт» в Макати-Сити, где, по настоянию Мириам, он должен остановиться, когда вернется в Манилу. Как странно: он регистрировался с Дороти там, где ему запало в память появление Мириам, на которую тогда все смотрели не отрываясь.
Хуан Диего помнил, что от лифтов в вестибюле до стойки регистрации было далеко.
– Я немного удивлена, что моя мать еще не… – заговорила Дороти.
Она оглядывала вестибюль, когда появилась Мириам. Хуана Диего не удивило, что охранники не сводили глаз с Мириам на всем ее пути от лифта до стойки регистрации.
– Какой сюрприз, мама, – лаконично сказала Дороти, но Мириам не обратила на нее внимания.
– Бедняжка! – воскликнула Мириам, обращаясь к Хуану Диего. – Полагаю, ты уже достаточно насмотрелся на призраков Дороти – любому после порции текилы привидятся эти испуганные девятнадцатилетние ребята.
– Ты хочешь сказать, что теперь твоя очередь, мама? – спросила Дороти.
– Не груби, Дороти, – сказала ее мать. – Секс – это не так важно, как ты думаешь.
– Ты шутишь, да? – спросила Дороти.
– Самое время… Это Манила, Дороти, – напомнила Мириам.
– Я знаю, который час, я знаю, где мы, мама, – сказала Дороти.
– Хватит секса, Дороти, – повторила Мириам.
– Разве люди отказались от секса? – спросила Дороти, но Мириам снова проигнорировала ее.
– Дорогой, ты выглядишь усталым – меня беспокоит твой усталый вид, – говорила Мириам Хуану Диего.
Он смотрел, как Дороти покидает вестибюль. Она обладала грубоватым шармом, которому трудно было противостоять; охранники ели глазами Дороти, идущую навстречу им, к лифтам, но они смотрели на нее совсем не так, как на Мириам.
– Ради бога, Дороти, – пробормотала себе под нос Мириам, увидев, что дочь ушла в гневе. Только Хуан Диего слышал ее. – Все по-честному, Дороти! – крикнула ей вслед Мириам, но Дороти, похоже, не услышала; двери лифта уже закрывались.
По просьбе Мириам администратор «Аскотта» перевел Хуана Диего в номер с полностью оборудованной кухней на одном из верхних этажей. Хуану Диего, разумеется, не нужна была кухня.
– Я подумала, что после депрессивного «Эль-Эскондрихо», который почти на уровне моря, ты заслуживаешь вид сверху, – сказала ему Мириам.
Хотя это и был вид сверху из отеля «Аскотт» на Макати-Сити, «Уолл-Стрит» Манилы – деловой и финансовый центр Филиппин, – он мало чем отличался от большинства ночных городских видов с небоскребами: однообразие полутемных или черных окон офисов компенсировалось яркостью освещенных окон отелей и жилых домов. Хуан Диего не хотел показаться неблагодарным за усилия Мириам, но городской пейзаж перед его глазами был таким же, как везде (без каких-либо национальных черт).
И там, куда Мириам водила его ужинать, – совсем рядом с отелем, в «Айяла-центре», – атмосфера в магазинах и ресторанах была рафинированной, но подверженной быстрым переменам (торговый центр, например, уже переехал в международный аэропорт или к нему поближе). И все же, возможно, именно безликость ресторана в «Айяла-центре» и транзитно-чемоданная атмосфера «Аскотта» с его вечными бизнесменами спровоцировала Хуана Диего рассказать Мириам об очень личном – о том, что случилось с добрым гринго; это касалось не только сожжения на basurero, но и каждой стихотворной строчки «Дорог Ларедо», слов, произнесенных с меланхоличной монотонностью. (В отличие от доброго гринго, Хуан Диего не умел петь.) Не забывайте, что Хуан Диего был с Дороти в течение нескольких дней. Должно быть, он счел Мириам лучшей слушательницей, чем ее дочь.
– Разве вы не плакали бы, помня, что вашу сестру убил лев? – спрашивала детей Мириам в «Энкантадоре»; а потом Педро уснул, прижавшись головой к груди Мириам, словно его околдовали.
Хуан Диего решил, что должен говорить с Мириам без остановки; если он не даст ей открыть рот, возможно, она не околдует его.
Он все говорил и говорил об el gringo bueno. Не только о том, как обреченный хиппи подружился с ним и Лупе, но и о поручении, которое затруднительно выполнить, поскольку Хуан Диего даже не знает фамилии доброго гринго. Именно из-за Манильского американского кладбища и Мемориала Хуан Диего оказался на Филиппинах, но он сказал Мириам, что не надеется найти реальную могилу пропавшего отца хиппи – там одиннадцать мест захоронений, а он не знает фамилии отца.
– Но обещание есть обещание, – так Хуан Диего сказал Мириам в ресторане в «Айяла-центре». – Я обещал доброму гринго отдать от его имени дань памяти его отцу. Я думаю, что кладбище довольно огромное, но я должен туда съездить – я должен хотя бы увидеть его.
– Но не завтра, дорогой, – завтра воскресенье, и не обычное воскресенье, – сказала Мириам. (Вам уже понятно, как запросто было сорвано намерение Хуана Диего говорить без остановки; подобное часто случалось с Мириам и Дороти, эти женщины знали что-то такое, чего он не знал.)
Завтра, в воскресенье, была ежегодная процессия, известная как праздник Черного Назарянина.
– Эта штука прибыла из Мексики. Испанский галеон доставил ее в Манилу из Акапулько. Думаю, в начале шестнадцатого века статую привезли монахи-августинцы, – сказала Мириам.
– Назарянин – черный? – спросил Хуан Диего.
