Не менее важна была и просьба Лупе, касающаяся посыпания пеплом, – но своеобразный способ получения этого пепла тоже не попадет в сны Хуана Диего. (Сны бывают не только быстротечны; они могут быть очень избирательны.)
В свою первую ночь в «Эль-Эскондрихо» Хуан Диего встал по малой нужде – позже он не вспомнит, что случилось, потому что все еще спал. Он сел попи́сать; ему было спокойнее пи́сать сидя, и он не хотел будить Дороти, но была еще одна причина, по которой он сел. Он увидел свой сотовый телефон на полке возле унитаза.
Поскольку Хуан Диего полуспал, он, вероятно, не помнил, что ванная была единственным местом, где он мог подключить на зарядку свой сотовый телефон; в спальне была только одна розетка рядом с ночным столиком, и Дороти опередила его – молодая женщина легко ориентировалась во всем, что касалось техники.
А Хуан Диего мало что в этом смыслил. Он все еще не разобрался со своим сотовым телефоном и не мог получить доступ к тому, что было там в дурацком меню, – к тем вещам, которые другие пользователи находили так легко и с таким восхищением завороженно глазели на них. Хуан Диего не считал свой мобильный телефон таким уж интересным – не в той степени, в какой другие люди. В его повседневной жизни в Айова-Сити не нашлось молодого человека, который показал бы ему, как пользоваться таинственным телефоном. (У него была одна из уже устаревших моделей, с открывающейся крышкой.)
Его раздражало – даже полусонного, видящего сны и сидя писающего, – что он все еще не мог найти фотографию, которую молодой китаец сделал на станции метро «Коулун».
Все слышали, как приближается поезд, – юноше надо было поторопиться. Щелчок фотокамеры застал Хуана Диего, Мириам и Дороти врасплох. Похоже, китайской паре показалось, что снимок не получился, – может, изображение не в фокусе? – но тут подошел поезд. Мириам выхватила мобильник у юноши, а Дороти – торопливо взяла его у матери. Когда Дороти вернула ему телефон, камера была уже выключена.
– Мы плохо получаемся на фото, – сказала Мириам китайской паре, которая, казалось, была слишком озадачена случившимся. (Возможно, снимки, которые они делали, обычно были удачнее.)
И вот теперь, сидя на унитазе в ванной комнате в «ЭльЭскондрихо», Хуан Диего обнаружил – совершенно случайно и, вероятно, потому, что он наполовину спал и видел сны, – что есть более простой способ найти фотографию, сделанную на станции «Коулун». Хуан Диего даже не помнил, как нашел фото, снятое молодым китайцем. Он нечаянно коснулся кнопки на боку мобильного телефона, и экран внезапно сообщил: «Камера». Он мог бы сфотографировать свои голые колени, торчащие над унитазом, но он, должно быть, увидел опцию «Мои фотографии» – вот как он обнаружил снимок, сделанный на станции «Коулун», так и не запомнив, как это у него получилось.
На самом деле утром Хуан Диего подумает, что эта фотография ему просто приснилась, потому что то, что он увидел, сидя на унитазе, то есть увидел на действительно сделанном снимке, не могло быть реальностью.
На фотографии, которую увидел Хуан Диего, он был один на железнодорожной платформе на станции «Коулун» – Мириам ведь говорила, что они с Дороти плохо получаются на фото. Чему тут удивляться, если Мириам сама сказала, что они с Дороти ненавидят себя на фотографиях, – на этой их вообще не оказалось! Чему тут удивляться, если молодая китайская пара, увидевшая сделанный снимок, показалась чересчур озадаченной.
Но, по сути, Хуан Диего так и не проснулся в настоящий момент; он был во власти самого важного сна, самого главного воспоминания своей жизни – о самом обсыпании пеплом. Кроме того, Хуан Диего не мог смириться (пока) с тем, что Мириам и Дороти не были запечатлены на фотографии на станции «Коулун», когда щелчок фотокамеры застал их троих врасплох.
И когда Хуан Диего как можно тише спустил воду, встав с унитаза в ванной комнате отеля «Убежище», он не увидел призрака юноши, встревоженно стоящего под душем на открытом воздухе. Этот призрак отличался от того, который видела Дороти; на нем был камуфляж, и он выглядел слишком молодым, чтобы бриться. (Дороти, должно быть, оставила свет в душе.)
За долю секунды до того, как этот юный призрак исчез, навсегда пропав без вести, Хуан Диего, хромая, вернулся в спальню. У него не останется в памяти, что он видел себя в единственном числе на железнодорожной платформе на станции «Коулун». Зная, что он был не один на платформе, Хуан Диего придет к убеждению, что ему просто приснилось, будто он путешествует без Мириам и Дороти.
Когда он лег рядом с Дороти – по крайней мере, Хуану Диего показалось, что Дороти действительно там, – должно быть, слово «путешествие» напомнило ему о чем-то, прежде чем он смог снова заснуть и полностью вернуться в прошлое. Куда он положил билет до станции «Коулун» и обратно? Он знал, что по какой-то причине сохранил его; он написал что-то на билете своим вечным пером. Возможно, название будущего романа? «Одиночный билет в один конец» – это, что ли?
Да, именно это! Но его мысли (как и сны) были настолько разрозненными, что ему было трудно сосредоточиться. Может быть, это была ночь, когда Дороти выдала ему двойную дозу бета-блокаторов, – то есть ночь не для секса, а одна из тех ночей, когда он должен был компенсировать пропуск приема бета-блокаторов? Если так – если он принял двойную дозу прописанного лопресора, – увидел бы Хуан Диего в результате встревоженный призрак юноши, стоящего под душем? Как тут было не поверить, что Хуану Диего всего лишь снится призрак солдата?
«Одиночный билет в один конец» звучит почти как название романа, который он уже написал, думал Хуан Диего, снова погружаясь в сон, все глубже и глубже в сон своей жизни. Он думал о слове «одиночный» в смысле отсутствия рядом других людей – в смысле, что в этом путешествии он сам по себе и одинок, – но также и в смысле, что у него единственный в своем роде билет (то есть «единичный», как полагал Хуан Диего).
Затем, так же внезапно, как он вставал и возвращался в постель, Хуан Диего перестал думать. И снова вернулся в прошлое.
30
Посыпание пеплом
Посыпание пеплом, о котором шла речь в последних пожеланиях Лупе, начиналось не очень-то духовно. Брат Пепе провел переговоры с адвокатом из американской службы иммиграции – это в дополнение к переговорам Пепе с властями Мексики. В ход шли не только слова «законный опекун»; Эдварду Боншоу придется стать «спонсором» Флор для «постоянного проживания», как можно осторожнее высказывался Пепе. Его слышали только сеньор Эдуардо и Флор.
Естественно, Флор возражала Пепе, говоря, что у нее есть судимость. (Это потребует еще большего отклонения от правил.)
– Я не совершила ничего криминального! – возмущалась Флор.
Полиция Оахаки раз или два арестовывала ее за драки.
Согласно полицейским протоколам, в отеле «Сомега» было несколько разборок, но Флор сказала, что она избила «только» Гарзу… этот бандюга-сутенер получил по заслугам… а в другой раз она вышибла дерьмо из César, то бишь Сезара, прихвостня Гарзы. Флор настаивала, что к криминалу это не относится. Что касается случившегося с Флор в Хьюстоне, адвокат американской иммиграционной службы сказал Пепе, что никакого компромата не обнаружил. (Пони на открытке, которую сеньор Эдуардо навсегда сохранит в тайне в своем сердце, не имел отношения к уголовщине – во всяком случае, в Техасе.)
