– О чем? – спросил Хуан Диего.
– О чуде – есть два предположения, – сказала ему Лупе. – Мы рассеяли пепел старого носа – теперь у Марии-монстра новый нос. Это чудо или это просто чья-то работа? Как ты можешь себе представить, отец Альфонсо и отец Октавио не любят, когда слово milagro используется всуе, – сообщила Лупе.
Естественно, сеньор Эдуардо услышал и понял слово milagro.
– Лупе говорит, что это чудо? – спросил Хуана Диего айовец.
– Лупе говорит, что это одно из предположений, – сказал Хуан Диего.
– А что говорит Лупе об изменении цвета Девы Марии? – спросил брат Пепе. – Ривера очистил ее от пепла, но статуя стала гораздо смуглее, чем раньше.
– Отец Альфонсо и отец Октавио говорят, что это не наша прежняя Мария с белым как мел ликом, – сказала Лупе. – Священники считают, что Мария-монстр больше похоже на Гваделупскую Деву, чем на Марию, – отец Альфонсо и отец Октавио думают, что Дева Мария стала гигантской темноликой Девой.
Но когда Хуан Диего перевел эти слова, Эдвард Боншоу оживился – или не столько оживился, сколько осмелел, притом что Алемания рычала на него.
– Разве мы – я имею в виду церковь – не утверждаем, что Дева Мария и Пресвятая Дева Гваделупская – одно и то же? – спросил айовец. – Ну а если эти Девы одно, то цвет лица не имеет значения, верно?
– Это одно из предположений, – пояснила Лупе Хуану Диего. – Насчет цвета лица Марии-монстра также разные мнения.
– Ривера был наедине со статуей – он сам просил оставить его наедине с ней, – напомнил брат Пепе детям свалки. – Вы же, niños, не думаете, что хозяин свалки что-то такое сделал, верно?
Как можно догадаться, мнения о том, сделал Ривера что-нибудь или нет, уже были высказаны.
– El jefe сказал, что предмет, над которым он работал, нельзя было плоско положить и его трудно было держать за основание, – хозяин свалки сказал, что на самом деле у этого предмета нет основания, – уточнила Лупе. – Похоже на нос, – сказала она.
«Что-то вроде дверной ручки – или задвижки на двери или на окне. Что-то в этом роде», – говорил el jefe (что-то вроде носа, подумал Хуан Диего).
«Дело мудреное», – называла Лупе то, над чем работал хозяин свалки. Но если Лупе и знала, что Ривера сделал новый нос для Марии-монстра, она никогда не сказала бы об этом. Лупе и Хуан Диего имели достаточный опыт общения с el jefe, чтобы знать: у него всегда есть свои секреты.
От Синко-Сеньорес в центр Оахаки дети свалки с братом Пепе и сеньором Эдуардо ехали на «фольксвагене» в час пик и добрались до храма иезуитов уже после мессы. Некоторые из почитателей нового носа все еще ошивались вокруг, глазея на темноликую Марию-монстра. Очищая статую, Ривера сумел удалить некоторые пятна, возникшие из-за химического состава пепла, которым была атакована Дева Мария. (Похоже, одежда гигантской Девы не потемнела, – по крайней мере, она потемнела не так заметно, как лик.)
Ривера присутствовал и на мессе, но отдельно от зевак; хозяин свалки тихо молился сам по себе, стоя коленями на подставке, в некотором отдалении от первых рядов скамей. Невозмутимый нрав el jefe был непреодолимым барьером для инсинуаций двух старых священников.
Что касается нового смуглого лика Девы Марии, Ривера говорил только о краске и скипидаре – или о «каком-то растворителе для краски» и о «составе для тонирования дерева». Естественно, хозяин свалки также упомянул о возможном резком воздействии на статую бензина, его любимого средства для разжигания огня.
А что касается нового носа, то Ривера утверждал, что, когда он закончил уборку, у статуи все еще не было носа. (Пепе сказал, что не заметил нового носа, когда запирал дверь на ночь.)
Лупе улыбалась смуглой Марии-монстру – гигантская Дева Мария определенно выглядела более местной. Новый нос Лупе тоже понравился.
– Он менее совершенный, более человеческий, – сказала она.
Отец Альфонсо и отец Октавио, не привыкшие видеть улыбку Лупе, попросили Хуана Диего перевести ее слова.
– Он похож на нос боксера, – сказал отец Альфонсо в ответ на оценку Лупе.
– Да, на сломанный, – сказал отец Октавио, глядя на Лупе. (Без сомнения, он считал, что Деве Марии не подходит менее совершенный, более человеческий нос.)
Два старых священника попросили доктора Варгаса прийти и высказать свое научное мнение. Не то чтобы они любили науку (или верили в нее), по мнению брата Пепе, но Варгас был не из тех, кто всуе употребляет слово milagro; Варгас вообще не склонен был употреблять слово «чудо», а отцу Альфонсо и отцу Октавио очень бы хотелось, чтобы в появлении нового носа Марии-монстра и ее смуглого лика чуда было как можно меньше. (Два старых священника, вероятно, знали, что идут на риск, спрашивая мнение Варгаса.)
Убеждения Эдварда Боншоу были недавно поколеблены, его обеты, не говоря уже о его решимости «не уступать ветрам», были нарушены; у него были свои причины смотреть сквозь пальцы на изменения в облике Девы Марии, которая не стала от этого менее значимой.
Что касается брата Пепе, то он всегда был сторонником перемен – а еще терпимости, всегдашней терпимости. Общение с Хуаном Диего и айовцем значительно улучшило английский язык Пепе. Но, вдохновленный образом смуглой Девы с другим носом, Пепе заявил, что преобразившаяся Мария-монстр представляет собой «благословенную смесь».
Пепе, должно быть, не понимал, что слово «смесь» можно трактовать как положительно, так и отрицательно, а отец Альфонсо и отец Октавио не могли уразуметь, как похожая на туземку Дева Мария (с носом бойца) может быть хоть в чем-то «благословенной».
– Я думаю, вы имеете в виду «неоднородную смесь», Пепе, – услужливо подсказал сеньор Эдуардо, но и это не было положительно воспринято двумя старыми священниками.
Отец Альфонсо и отец Октавио не желали думать о Деве Марии как о «смеси».
– Эта Мария такая, какая есть, – сказала Лупе. – Она уже сделала больше, чем я ожидала. По крайней мере, она что-то сделала, разве не так? – спросила Лупе у двух старых священников. – Какая разница, откуда у нее нос? Почему ее нос должен быть чудом? Или почему бы ему не быть чудом? Почему вам все нужно истолковать? – спросила она двух старых священников. – Кто-нибудь знает, как выглядела настоящая Дева Мария? Разве нам известно, какого цвета лик настоящей Девы или какой у нее нос? – спрашивала Лупе; она была в ударе. Хуан Диего переводил каждое ее слово.
Даже почитатели нового носа Марии-монстра перестали таращиться на Деву; они переключили свое внимание на разговорившуюся девочку. Хозяин свалки поднял голову, прервав свою безмолвную молитву. И все увидели Варгаса, который все это время был в храме. Доктор Варгас стоял неподалеку от громоздящейся статуи. Он разглядывал в бинокль новый нос Девы Марии; Варгас уже попросил новую уборщицу принести ему длинную лестницу.
– Я хотел бы процитировать Шекспира, – сказал Эдвард Боншоу, вечный учитель. (Это был известный отрывок из любимой айовцем трагедии «Ромео и Джульетта».) – «Что значит имя?» – продекламировал сеньор Эдуардо – а дальше схоласт, естественно, вместо слова rose («роза») произнес nose («нос»): – «Нос пахнет носом, Хоть носом назови его, хоть нет»
[52], – прогудел Эдвард Боншоу.
