– Я не против, если у людей есть дети, – я имею в виду, у других людей. Если другие взрослые хотят детей, меня это не волнует, – заявила Дороти.
Не совсем в хронологическом порядке она начала лекцию по местной истории; Дороти, должно быть, хотела, чтобы Хуан Диего все-таки что-то знал о том, куда они летят. Но Хуан Диего почти ничего не слышал из того, что рассказывала ему Дороти; он сосредоточился на разговоре в Крус-Роха, который ему следовало бы слушать более внимательно сорок лет назад.
– Господи, jefe, вы сражались на мечах? – спрашивал Варгас хозяина свалки.
– Это был просто резец, – пояснил Ривера. – Сначала я попробовал стамеску – у нее режущая кромка под косым углом, – но со стамеской ничего не получилось.
– Значит, ты сменил резец, – подсказала el jefe Лупе; Хуан Диего это перевел.
– Да, я сменил резец, – подтвердил Ривера. – Проблема была в предмете, над которым я работал, – его не положишь ровно. Его трудно держать за основание – на самом деле у него и нет основания.
– Предмет трудно зафиксировать одной рукой, пока его строгаешь или расщепляешь резцом в другой руке, – объяснила Лупе; Хуан Диего перевел это уточнение.
– Ага, предмет трудно зафиксировать, – согласился хозяин свалки.
– Что это за предмет, jefe? – спросил Хуан Диего.
– Что-то вроде дверной ручки – или задвижки на двери или на окне, – ответил хозяин свалки. – Как-то так.
– Дело мудреное, – сказала Лупе; Хуан Диего перевел и это.
– Ага, – согласился Ривера.
– Вы чуть себе кишки с дерьмом не выпустили, jefe, – сказал Варгас хозяину свалки. – Может, вам лучше не отвлекаться от дел на basurero?
Тогда все засмеялись – Хуан Диего до сих пор слышал этот смех, а Дороти не умолкала. Она рассказывала что-то о северо-западном побережье Лусона. Лаоаг был торговым портом и местом рыбной ловли в десятом и одиннадцатом веках – «заметно китайское влияние», говорила Дороти.
– А потом вторглась Испания со своими делами насчет Марии и Иисуса, твоими старыми друзьями, – сказала Дороти. (Испанцы явились в самом начале шестнадцатого века; они были на Филиппинах более трехсот лет.)
Но Хуан Диего ее не слушал. Другой диалог занимал его, звучавший тогда, в те минуты, когда он мог бы попытаться (должен был) предвидеть нечто впереди, – в те минуты, когда он, может быть, изменил бы ход событий.
Лупе стояла так близко, что могла дотронуться до швов, наблюдая, как Варгас стягивал края ран на большом и указательном пальцах Риверы; Варгас сказал, что может ненароком пришить ее любопытствующее личико к руке el jefe. В этот момент Лупе и спросила Варгаса, что ему известно о львах и бешенстве:
– А львы болеют бешенством? Давай начнем с этого.
Хуан Диего перевел, но Варгас был не из тех, кто готов признаться, что в чем-то он профан.
– Зараженная собака может передать бешенство, когда вирус достигает ее слюнных желез, то есть примерно за неделю или меньше до того, как собака умрет от бешенства, – ответил Варгас.
– Лупе хочет знать о льве, – сказал ему Хуан Диего.
– Инкубационный период у инфицированного человека обычно составляет от трех до семи недель, но у меня были пациенты, у которых болезнь развилась за десять дней, – говорил Варгас, когда Лупе прервала его:
– Скажем, бешеная собака укусила льва – ну, знаешь, такая, как собака крыш или как одна из этих perros del basurero. Тогда лев заразится и заболеет? Что происходит со львом?
– Я уверен, что были такие исследования, – вздохнул доктор Варгас. – Мне нужно посмотреть, какие есть данные по бешенству львов. Большинство людей, которых кусают львы, вроде бы не опасаются бешенства. При укусе льва это не самое главное, о чем следовало бы волноваться, – сказал он Лупе.
Хуан Диего знал, что для пожатия плеч перевода не существует.
Доктор Варгас бинтовал большой и указательный пальцы левой руки Риверы.
– Позаботьтесь, чтобы бинт оставался чистым и сухим, jefe, – говорил Варгас хозяину свалки.
Но Ривера смотрел на Лупе, которая отвернулась; когда Лупе что-то скрывала, el jefe это чувствовал.
Хуану Диего не терпелось возвратиться на Синко-Сеньорес, где «La Maravilla» будет ставить палатки и успокаивать животных. В то время Хуан Диего считал, что у него более важные дела, чем то, о чем думала Лупе. Как все четырнадцатилетние мальчики, Хуан Диего мечтал о геройстве – его вдохновляла «Прогулка по небу». (И конечно, Лупе знала, о чем думает ее брат; она могла читать его мысли.)
Вчетвером они влезли в «фольксваген-жук» Пепе; Пепе отвез детей свалки на Синко-Сеньорес, а потом Риверу – в хижину в Герреро. (El jefe хотел вздремнуть, пока еще действует местная анестезия.)
В машине Пепе сказал детям свалки, что они могут вернуться в приют «Потерянные дети».
– Ваша бывшая комната ждет вас в любое время, – добавил Пепе.
Но сестра Глория отнесла в рождественский магазин подаренную Хуану Диего секс-куклу Гваделупской Девы в натуральную величину. «Дом потерянных детей» уже никогда не будет прежним, подумал Хуан Диего. И если ты оставил приют, то зачем возвращаться? Если ты уходишь, то уходи, подумал Хуан Диего, надо идти вперед, а не возвращаться.
Когда они подъехали к цирку, Ривера расплакался; дети свалки знали, что местная анестезия не прошла, тем не менее хозяин свалки был слишком расстроен и не мог вымолвить ни слова.
– Мы знаем, что ты будешь рад нашему возвращению в Герреро, jefe, – сказала Лупе. – Передай Ривере, мы знаем, что его хижина – эта наша хижина, если нам когда-нибудь понадобится вернуться домой, – сказала Лупе Хуану Диего. – Скажи, что мы тоже скучаем по нему.
Пока Хуан Диего все это говорил, Ривера на пассажирском сиденье продолжал плакать – его широкие плечи вздрагивали.
Просто удивительно, что, когда тебе тринадцать или четырнадцать лет, ты можешь принимать чью-то любовь как должное и при этом (даже когда в тебе нуждаются) чувствовать себя совершенно одиноким. В «Circo de La Maravilla» дети не были брошены, но они перестали доверять друг другу и больше не доверяли никому.
– Удачи тебе в работе над тем, что ты делаешь, – сказал Хуан Диего Ривере, когда хозяин свалки покидал Синко-Сеньорес, чтобы вернуться в Герреро.
– Дело мудреное, – повторила Лупе, словно разговаривая сама с собой.
(После того как «фольксваген-жук» Пепе уехал, ее мог слышать только Хуан Диего, но он не слушал.) Хуан Диего думал о своем собственном мудреном деле. Если уж говорить о смелости Хуана Диего, то проверить это можно было только в главном шатре «Небесной прогулкой» на высоте восьмидесяти футов без сетки. По крайней мере, так сказала Долорес, и Хуан Диего ей поверил. Соледад тренировала его, обучала в палатке для молодых акробаток, но Долорес сказала, что это ничего не значит.
