– Это один из О’Доннеллов, – сказал Пит. – Они все немного громкие.
– Это Хью О’Доннелл, – сказала Розмари. – Он из комиссии по районированию. Он всегда пытается выяснить, не собираемся ли мы строить еще одну больницу, чтобы он мог выступить против.
Но Хуан Диего смотрел на дочь. Он понял, почему на лице девушки растерянное выражение. Она пыталась оправдаться за свой внешний вид – за свитер, который был на ней. Хуан Диего слышал, как она сказала отцу: «У меня свитер не как у шлюхи – сегодня вся молодежь носит такое!»
Это и вызвало у ее краснолицего отца презрительное: «А вот что я знаю». Блондин не сильно изменился с той школьной поры, когда он говорил оскорбительные вещи Хуану Диего. Когда это было – двадцать восемь или двадцать девять, почти тридцать лет назад?
– Хью, пожалуйста… – сказала миссис О’Доннелл.
– У меня ведь не шлюховатый вид, правда же? – спросила брата девушка.
Она повернулась к ухмыляющемуся юноше, чтобы тот получше рассмотрел ее свитер. Но парень напомнил Хуану Диего Хью О’Доннелла – худощавый, белокурый, с розовым щеками. (Лицо Хью теперь было гораздо краснее.) Ухмылка сына была такой же, как у отца; девушка поняла, что не стоит демонстрировать ему свой свитер, и отвернулась. Всем было очевидно, что ухмыляющемуся брату не хватило смелости встать на сторону сестры. Хуан Диего уже заметил, как тот смотрел на нее: во взгляде не было сочувствия, как будто брат считал, что его сестра будет выглядеть как шлюха в любом свитере. Снисходительный взгляд юноши говорил, что его сестра и выглядела как шлюха, что бы эта бедняжка ни надела.
– Пожалуйста, вы оба… – начала было жена и мать, но Хуан Диего встал из-за стола.
Естественно, Хью О’Доннелл узнал эту хромоту Хуана Диего, хотя не видел его почти тридцать лет.
– Привет – я Хуан Диего Герреро. Я писатель – я учился в школе с вашим отцом, – сказал он детям О’Доннелла.
– Привет… – начала было дочь, но сын ничего не сказал. А девушка, взглянув на отца, замолчала.
Миссис О’Доннелл что-то пробормотала, но не закончила фразу – просто остановилась.
– О, я знаю, кто вы. Я читала… – Это все, что она успела сказать.
Должно быть, в выражении лица Хуана Диего было более чем достаточно решимости, чтобы миссис О’Доннелл поняла, что Хуану Диего не до разговора о его книгах. Не тот случай.
– Я был в твоем возрасте, – сказал Хуан Диего сыну Хью О’Доннелла. – Может быть, мы с твоим отцом были где-то твоих лет, – сказал он дочери. – Со мной он тоже был не очень-то вежлив, – добавил Хуан Диего, обращаясь к девушке, которая, казалось, все больше стеснялась – хотя едва ли из-за своего в пух и прах раскритикованного свитера.
– Эй, послушайте… – начал было Хью О’Доннелл, но Хуан Диего только указал на Хью, даже не взглянув на него.
– Я не с вами разговариваю – я слышал ваше замечание, – сказал Хуан Диего, глядя только на детей. – Меня усыновили два гея, – продолжал Хуан Диего, – в конце концов, он умел рассказывать истории. – Они были парой и не могли пожениться ни здесь, ни в Мексике, откуда я родом. Но они любили друг друга, и они любили меня – они были моими опекунами, моими приемными родителями. И я, конечно, любил их – как дети должны любить своих родителей. Вы ведь знаете, как это бывает, правда? – спросил Хуан Диего детей Хью О’Доннелла, но дети не могли ему ответить, и только девушка чуть кивнула. Юноша просто застыл.
– Так или иначе, – продолжал Хуан Диего, – ваш папа был обидчиком. Он сказал, что моя мама бреется; он имел в виду ее лицо. Он считал, что она плохо бреет над верхней губой, но она не брилась. Она, конечно, была мужчиной – одевалась как женщина и принимала гормоны. Гормоны помогли ей немного больше походить на женщину. Грудь у нее была маленькая, но грудь все же была, и борода перестала расти, хотя на верхней губе все еще виднелись едва заметные усики. Я сказал твоему отцу, что это самое большее, на что способны гормоны, – я сказал, что это все, на что способны эстрогены, – но твой отец продолжал меня оскорблять.
Хью О’Доннелл встал из-за стола, но промолчал – просто стоял.
– Знаете, что сказал мне ваш отец? – спросил Хуан Диего детей О’Доннелла. – Он сказал: «Твои так называемые мамка и папка – геи, у них обоих есть члены». Так он и сказал. Думаю, он просто из тех типов, которые вечно говорят: «А вот что я знаю». Не так ли, Хью? – спросил Хуан Диего и впервые посмотрел на него. – Разве не это ты мне сказал?
Хью О’Доннелл продолжал молча стоять. Хуан Диего снова повернулся к детям:
– Они умерли от СПИДа десять лет назад – они умерли здесь, в Айова-Сити. Та, которая хотела стать женщиной… мне пришлось брить ее, когда она умирала, потому что она уже не могла принимать эстрогены и у нее росла борода, и я видел, как ее огорчало, что она очень похожа на мужчину. Она умерла первой. Мой «так называемый папка» умер через несколько дней после нее.
Хуан Диего помолчал. Он знал, даже не посмотрев на миссис О’Доннелл, что она плачет; дочь тоже плакала. Хуан Диего всегда знал, что женщины – настоящие читатели, женщины обладают способностью откликаться на чужую историю.
Глядя на непримиримого краснолицего отца и его застывшего розовощекого сына, Хуан Диего подумал: что же на самом деле происходит с большинством мужчин? Чем, черт подери, можно их пронять?
– И вот что я знаю, – сказал Хуан Диего детям О’Доннелла.
На этот раз оба кивнули, хотя и с усилием. Хуан Диего повернулся и захромал обратно к своему столу. Как он мог удостовериться, Розмари и Пит – и даже этот пьяный писатель – ловили каждое его слово. Хуан Диего осознал, что хромает чуть заметней обычного, как будто он сознательно (или бессознательно) пытался привлечь к своей хромоте больше внимания. Как будто сеньор Эдуардо и Флор каким-то образом откуда-то наблюдали за ним и ловили каждое его слово.
В машине, с Питом за рулем и пьяным писателем на пассажирском сиденье – поскольку Рой или Ральф был здоровенным и в дым пьяным и было понятно, что ему нужно побольше пространства для ног, – Хуан Диего сел на заднем сиденье с доктором Розмари. Хуан Диего был готов самостоятельно добираться до дома – он жил достаточно близко от угла Клинтон и Берлингтон, чтобы дохромать пешком, – но Роя или Ральфа надо было отвезти, и Розмари убедила Хуана Диего, что они с Питом отвезут и его, куда ему нужно.
– Да, это была довольно симпатичная история – насколько я мог понять, – сказал пьяный писатель с переднего сиденья.
– Да, это было… очень интересно, – только и сказал Пит.
– Я немного там запутался с этим СПИДом, – продолжал Ральф или Рой. – Там было два парня – это я отлично понял. Один из них был трансвеститом. Думаю, про СПИД я отлично понял, я только не очень понял про это бритье, – продолжал Рой или Ральф.
– Они умерли, это было десять лет назад. Только это и имеет значение, – сказал Хуан Диего с заднего сиденья.
– Нет, не только это, – сказала Розмари. (Хуан Диего вспомнил, что он был прав – Розмари была немного пьяна, а может быть, даже больше, чем немного.) На заднем сиденье доктор Розмари вдруг схватила лицо Хуана Диего обеими руками. – Если бы я услышала, что именно вы сказали этому засранцу Хью О’Доннеллу – до того, как я согласилась выйти замуж за Пита, – я бы попросила вас жениться на мне, Хуан Диего, – сказала Розмари.
