– Это самое большее, на что способны гормоны, – сказал Хуан Диего блондину. – Может, ты заметил, что у нее очень маленькая грудь. Это тоже гормоны – есть предел тому, на что способны эстрогены. Вот что я знаю.
Розовощекий парень не ожидал от Хуана Диего такой откровенности. Казалось, Хуан Диего победил в этом эпизоде, но обидчикам не нравится проигрывать.
Блондин не отступал.
– А вот что я знаю, – сказал он. – Твои так называемые мамка и папка – геи. Та, что повыше, одета как женщина, но у них обоих есть члены – вот что я знаю.
– Они усыновили меня, они любят меня, – ответил Хуан Диего этому мальчишке, поскольку сеньор Эдуардо велел ему всегда говорить правду. – И я люблю их – вот что я знаю, – добавил Хуан Диего.
В старших классах не всегда выигрываешь в таких ситуациях, но если ты не пасуешь, то в конце концов можешь и выиграть, – так всегда говорила Флор Хуану Диего. Потом он пожалеет, что не был до конца искренен с Флор и сеньором Эдуардо в том, как его задирали и почему.
– Она бреет лицо, – сказал Хуану Диего розовощекий блондин, – она хреново справляется со своей гребаной верхней губой, кем бы или чем бы там она ни была на самом деле.
– Она не бреется, – сказал Хуан Диего. Он провел пальцем по контуру своей верхней губы так, как это делала Лупе, когда цеплялась к Ривере. – След от усиков всегда остается. Сделать больше эстрогены не способны, как я уже говорил.
Много лет спустя, когда Флор заболела и ей пришлось отказаться от эстрогенов и у нее снова начала расти борода, Хуан Диего брил ее лицо и вспоминал светловолосого розовощекого обидчика. Может, когда-нибудь я снова его увижу, подумал Хуан Диего.
– Кого еще раз увидишь? – спросила его Флор. Флор не умела читать мысли, и Хуан Диего понял, что, должно быть, проговорился вслух.
– О, ты его не знаешь, я даже не знаю, как его зовут. Просто парень, которого я помню со школы, – ответил Хуан Диего.
– Я больше не хочу никого видеть, особенно из старших классов, – сказала Флор. (И уж точно не из Хьюстона, подумал Хуан Диего во время бритья, напрягшись, чтобы не произнести эту мысль вслух.)
Когда Флор и сеньор Эдуардо умерли, Хуан Диего вел курс писательского мастерства в Айове, где он когда-то учился, – по программе магистра изящных искусств. После того как Хуан Диего покинул свою комнату на втором этаже двухэтажной квартиры на Мелроуз-авеню, он больше не жил на том берегу реки Айовы.
Он снимал несколько скучных квартир рядом с главным кампусом и старым Капитолием – всегда недалеко от центра Айова-Сити, потому что он не водил машину. Он ходил – точнее сказать, хромал. Его друзья-коллеги и студенты еще издали или глянув из проезжающей машины легко узнавали его по этой хромоте.
Как и большинство «безлошадников», Хуан Диего не знал точного адреса тех мест, куда его отвозили; если Хуан Диего самолично не хромал туда, если он был всего лишь пассажиром в чьем-то автомобиле, он никогда не мог сказать, где это место и как туда добраться.
Так было и с семейным участком Боншоу на кладбище, где должны были похоронить Флор и сеньора Эдуардо – вместе, как они и просили, и с прахом Беатрис, который мать Эдварда Боншоу сохранила для него. (Сеньор Эдуардо хранил прах своей дорогой собаки в банковской ячейке в Айова-Сити.)
Миссис Додж со своими связями в Коралвилле точно знала, на каком кладбище находится участок Боншоу: не в Коралвилле, а «где-то на окраине Айова-Сити». (Так это описывал сам Эдвард Боншоу – он тоже не был водителем.)
Если бы не миссис Додж, Хуан Диего не узнал бы, где похоронены его любимые приемные родители. А после смерти миссис Додж именно доктор Розмари возила Хуана Диего на неведомое ему кладбище. Эдвард Боншоу и Флор, как и хотели, получили одно надгробие со строкой из последнего монолога шекспировской пьесы «Ромео и Джульетта», которую любил сеньор Эдуардо. Айовца больше всего волновали трагедии, с которыми сталкиваются молодые люди. (Флор признавалась, что эта пьеса ее не очень-то трогала. И все же Флор уступила своему дорогому Эдуардо в вопросе их законной общей фамилии и надписи на могильном камне.)
ФЛОР & ЭДВАРД БОНШОУ
«ПРИНОСИТ ЭТО УТРО
С СОБОЙ МРАК ТИШИНЫ».
АКТ 5, СЦЕНА 3
Таким текстом было отмечено надгробие. Пожелание сеньора Эдуардо вызовет возражения у Хуана Диего.
– Разве вы не хотите указать хотя бы, что это Шекспир, если уж не уточнять, что именно из Шекспира? – спрашивал читатель свалки у айовца.
– Думаю, что это не важно. Кто знает Шекспира, и так узнает, а кто не знает… ну, тот не узнает, – размышлял Эдвард Боншоу, лежа с катетером Хикмана на голой груди, который при этом поднимался и опускался. – И никто не должен знать, что прах Беатрис похоронен вместе с нами, согласен?
Ну, положим, Хуан Диего должен это знать. Как и доктор Розмари, которая также знала, откуда взялась отстраненность ее друга-писателя, – ведь для постоянных отношений надо брать на себя ответственность. В текстах Хуана Диего, которые Розмари тоже знала, действительно было важно, откуда что возникло.
Действительно, доктор Розмари Штайн толком не знала мальчика из Герреро – ни как сборщика мусора, ни как упорного читателя свалки. Но она видела, что Хуан Диего упорен; в первый раз это ее удивило – он был такой миниатюрный, такой хрупкий, да еще хромоногий.
Они ужинали в одном и том же ресторане; он находился на углу Клинтон и Берлингтон – только Розмари с ее мужем Питом, который тоже был врачом, и Хуан Диего с одним из своих коллег-писателей. По имени Рой? Розмари не могла вспомнить. Может, это был Ральф, а не Рой. Один из приезжих писателей, который много пил; он либо молчал, либо вообще не затыкался. Один из бывших преподавателей литературы в университете; Розмари считала, что такие писатели отличались самыми скверными привычками.
Это был 2000-й – нет, это был 2001 год, потому что Розмари сказала:
– Не могу поверить, что прошло десять лет, но они умерли десять лет назад. Боже мой – как давно их нет.
(Доктор Розмари говорила про Флор и Эдварда Боншоу.) Розмари немного пьяна, подумал Хуан Диего, но это ничего, она не дежурила, а за рулем всегда был Пит, когда они куда-нибудь ехали вместе.
И в этот момент Хуан Диего услышал, как за другим столиком какой-то человек что-то сказал. Дело было не в том, что именно он сказал, а в том, как он это сказал. «А вот что я знаю», – сказал мужчина. Его интонация что-то вызвала в памяти. Голос мужчины был знакомым и в то же время агрессивным, – казалось, он что-то пытается защитить. Он говорил так, словно считал, что за ним последнее слово.
Это был светловолосый краснолицый мужчина, который обедал со своей семьей; похоже, он спорил с дочерью, девушкой лет шестнадцати-семнадцати. Там сидел и его сын – ненамного старше дочери. Сыну на вид было лет восемнадцать, не больше; Хуан Диего готов был поспорить, что парень еще учился в школе.
