– Всем нам там делать нечего. Отряд у реки постоит, коней напоит, отдохнет, а нам надо поговорить с тобой, – ответил Хворостинин.
– Всегда рад. Идемте в мой дом, он у церкви.
Высокие гости и священник пошли к дому станичного головы. Он показывал им дорогу.
– Начальник разъезда Иван Кабуда говорил, что на селе не менее полутора сотен семей, а я и половины не вижу, – проговорил Хворостинин. – Люди на работах? Но в поле и на реке никого нет. Охотой промышляют?
Станичный голова вздохнул и ответил:
– Семей-то полторы сотни было до того, как собака Девлет Москву сжег. Потом приехали люди царские, позвали народ в столицу, заново ее отстраивать. Я понимаю, надо Москву восстанавливать назло басурманам. У нас ушло семь десятков семей. Остались полторы сотни мужиков да баб, старики, старухи, детишки. Так что коли надумаете остановиться на долгий отдых, всех в избах разместим. Слава Богу, до голода и мора успели запастись едой, да с реки и леса подмога большая. Зверя стало меньше, но есть, а рыбу хоть ведром черпай. Так-то вот.
– Понятно.
Они зашли в горницу.
Дом станичного головы был обычным для человека среднего достатка. Сени, подклеть с кладовками и стойлами для живности, которая лютой зимой загонялась в тепло. Лестница на верхний этаж под деревянным навесом с резными столбами. Там большие светлые комнаты. Крыша покрыта дранкой. Внизу большая русская печь, стена ее и в горнице. В красном углу по обыкновению иконостас с зажженной лампадой. Деревянные стены с подсвечниками, пол выскоблен добела, на нем рогожа. Посреди горницы стол, лавки с обеих сторон и вдоль стен. Оконца завешаны, в них не бычий пузырь и не слюда, а самое настоящее стекло.
Все перекрестились на образа.
Хозяин дома опустился на скамью между оконцев, с ним рядом сел Хворостинин, напротив – Бордак и Парфенов. Священник устроился рядом с боярином.
– Извиняйте, вельможи, но без угощения я вас не отпущу. Не по-русски это будет, не по-христиански – сказал Сухой.
– Да мы не прочь. – Хворостинин улыбнулся. – Но только немного. Пирогов с квасом хватит.
– А может, медовухи или хлебного винца?
– Это не предлагай! – строго сказал Хворостинин. – Не на гулянке.
– Извиняй, понял. Алена, Дарья!
В горницу вошли женщина и молодая девушка.
– Это жена и дочь. Есть еще два сына, они сторожа, на службе сейчас. У нас четыре разъезда днем смотреть округу уходят. Все как положено. Алена, пирогов да квасу принесите.
Женщина повернулась и вышла. За ней последовала и девушка.
Хворостинин повернулся к священнику:
– А тебя как звать-величать, батюшка?
– Зови отцом Никифором.
– Церковь-то давно поставлена?
– Еще отцом моим. Давно.
– А паства поредела.
– Так на благое дело православные ушли.
– Это так.
Женщина и девушка принесли пироги, кувшины, чаши, постелили чистую скатерть, поставили на нее угощение.
Мужчины пообедали, женщины убрали со стола.
Священник ушел. У него были дела в храме.
Хворостинин расстелил на столе карту.
– Покажи, где тут рядом с вами перелазы, которыми могут воспользоваться крымчаки.
Хозяин дома тяжело вздохнул.
– Значит, верно говорят те люди, которые из Москвы иногда приезжают.
– О чем ты?
– О новом нашествии проклятого Девлета. Мы-то надеялись, пронесет. Он и так в прошлом году погулял хорошо. Ан нет, все мало ему горя нашего. Хочет вовсе погубить Русь.
Хворостинин побагровел и заявил:
– На что надеется собака Девлет, его дело, но разгуляться на земле русской мы ему больше не дадим. Разобьем паскудника либо все поляжем, но хозяином хану над нами не быть.
– Эх, князь, вот то, что поляжем, вернее будет. У хана с прошлого года силы только выросли, нам же и то, что было, восстановить не удалось.
– Ты эти мысли из головы выбрось и другим не давай думать о том. Русь выстоит, хана побьем.
– Хорошо, что вы, царские воеводы, крепко уверены в этом. Может, и побьем. А брод? Я на твоем чертеже ничего и не пойму, давай на моем покажу. На нем все указано, что в окрестностях села есть.
– Давай на твоем. – Князь убрал свою карту.
Станичный голова достал из шкафа свиток, развернул его на столе.
Воеводы и Сухой склонились над картой.
Станичный голова принялся объяснять:
– Вот наше село. Здесь переправа, пригодная лишь для того, чтобы мы перешли на другой берег. Да отряды числом до полусотни сразу пройдут. Слишком уж много времени потребуется на то, чтобы мурзы Девлета перетащили на правую сторону Оки хотя бы один свой тумен. Они все лето, да еще и осень будут тут переправлять десять тысяч ратников с табуном в тридцать тысяч коней и обозом.
Хворостинин кивнул и сказал:
– Это так, но разведка крымчаков может пройти и у вас.
– Нет, – ответил Сухой. – Мы же не все уйдем в леса. Бабы с детишками, старики, хворые да часть мужиков для охраны. Через село, князь, крымчаки не пройдут. Мы не дадим. Но беда в том, что в пяти верстах выше по течению есть Рудов перелаз, а за ним, еще через три версты, Колчин брод. Они отмечены на моем чертеже. Там есть укрепления, небольшие засеки, да вот людей нет. Некому защищать перелазы. Но и в тех местах одновременно переправляться могут небольшие орды, до сотни.
Хворостинин развернул свою карту, сверился со схемой Сухого, сделал отметки.
Станичный голова проговорил:
– Это только недалеко от села, а сколько таких мест по всей береговой линии? Под сотню.
– Девлету нет смысла разбивать войско на сотни, чтобы они перешли через Оку, – сказал Бордак. – Так он еще до битвы потеряет свою орду. Если бы она переправлялась малыми отрядами, то мы всю ее на реке и побили бы. Нет, крымский хан выберет два-три места прорыва нашей засечной линии. Одно такое, я в том не сомневаюсь, у Серпухова, второе – Сенькин брод. Хану надо быстро уйти за Оку, развернуть орду и идти на Москву, охватывать ее.
Хворостинин кивнул.
– Воистину так, Михайло. Но не учитывать переправы малых отрядов тоже нельзя. Если перелазов тут сотня, и через каждый из них пройдут всего пятьдесят человек, то они потом соберутся вместе. Это уже будет рать в пять тысяч воинов. Весь наш передовой полк на тысячу меньше. А Москву, как известно, по заведенному порядку и разряду защищают пять полков. При прорыве большой рати наличие за нашими полками таких отрядов весьма опасно. Посему надо защитить каждый перелаз, любой брод. – Он повернулся к Сухому. – Ты говорил, что твои мужики могут закрыть только вашу сельскую переправу?
