Там было темно. Он постоял, пока привыкли глаза, разглядел нары вдоль стен, на них тулупы, матрацы, где подушки, свернутые зипуны, прилег у узкого оконца и тут же уснул.
Разбудил его Парфенов.
– Михайло, вставай, темно уже, работникам отдыхать надо.
Бордак с трудом разлепил веки.
– Василь, рад встрече. Темно, говоришь?
– В оконце глянь.
– Да, вечер. Ты только сейчас подъехал?
– Нет, ранее, но не хотел будить тебя. Спал ты крепко.
– Да, твоя правда.
– Подымайся, одевайся, поедем на мое подворье. Там кое-что уже сделали для меня. А где один устроился, там и второй поместится.
– Сейчас!
Бордак встал, и тут же в сарай зашли работники, начали класть на стол разную провизию. Отработали день, надо молиться, ужинать и спать.
Михайло с Парфеновым вышли во двор. Конь стоял там, где боярин и оставил его, увидел хозяина и затряс головой.
Бордак повернулся к Парфенову.
– Мне сказали, князь ты теперь.
Тот вздохнул и ответил:
– Да, князь. Отец мой погиб в пожаре.
– Соболезную.
– Тут, Михайло, каждому встречному можно соболезновать.
Бордак взялся за седло, но Парфенов остановил его.
– Да не суетись. Игнат! – крикнул он в сарай.
Оттуда вышел молодой мужик.
– Да, князь?
– Оседлай коня боярина.
– Слушаюсь!
– Вроде ты этим людям вольную дал, а начальствуешь, – проговорил Михайло.
– Так они сами от меня не уходят. Говорят, с хозяином легче.
– Это теперь, потом уйдут.
– Пусть. Для того и отпускал. А за работу заплачу. Будет на что свои дома поставить.
Молодой мужик оседлал коня. Бордак запрыгнул на него, Парфенов сел на своего, и они поехали на подворье князя.
Там дом был выше, кроме первого этажа, готова и половина второго, клеть, сарай, овин и изгородь с воротами со стороны улицы.
Мужчины зашли в помещение, уже пригодное для жилья. Особой обстановки тут не было, только стол да лавки вдоль стен.
Бордак взглянул на Парфенова и спросил:
– А почему ты, Василь, мне об Алене ничего не говоришь? Покуда я ездил в Крым, она должна была родить.
Князь замялся.
– Так и родила Алена, но, понимаешь…
Бордак почуял неладное, схватил товарища за грудки.
– Она жива?
– Да жива, Михайло, вот только…
– Что, Василь? Говори!
– Ребеночек мертвым родился.
Бордак оцепенел.
– Как так? Ведь я же сам чувствовал, как он в утробе бьется.
Парфенов вздохнул.
– В утробе жил, а как на свет Божий появился, сразу и помер. Не дал Господь покуда тебе дитя, Михайло. Хорошо еще, что Алену откачали. Она тоже при смерти была. Ей поначалу о смерти дитя не говорили, так она заволновалась, пошла к повитухе, перехватить не успели. Та ей все и поведала. Алена без памяти упала, кровь из нее пошла, но тут уж лекарь озаботился. Как уезжал я из Стешино, она поправляться начала, да одно худо, винит себя очень. Мол, не смогла родить. Я сказал ей, что сам сообщу тебе о беде.
Бордак опустился на скамью.
– Так, да? Помер, значит, ребятенок?
– Помер, Михайло. В гробик положили да похоронили по православному обычаю.
– Кто хоть народился-то?
– Сын, Михайло.
– А помер отчего?
– Кто знает? Повитуха чего-то говорила, да разве ее поймешь?
– Вот так новость ты мне сообщил.
– Не горюй, Михайло. Алена баба здоровая, родит еще.
– Это как Бог даст.
– Верно.
– У тебя вина хлебного нет?
Парфенов подошел к шкафу, наверное, недавно занесенному в его временное жилище, достал кувшин, чаши, выставил на стол.
– Извиняй, Михайло, скатерть стелить некому. Стряпуха в Стешино. Тут мужики одни да служка Борька из вотчины. Погоди, я озадачу его закуской. – Князь вышел.
Вскоре мальчишка занес в комнату чугунок с кашей и курицей, поставил его на стол и удалился.
Парфенов разлил пенник, посмотрел на Бордака.
Тот поднял чашу.
– Помянем сынка моего.
Они выпили все до дна.
Бордак без передышки заполнил чаши и сказал:
– А теперь за здоровье Аленушки. Тяжко ей.
Парфенов кивнул.
– Тяжко, кто бы говорил, но оживет, как почувствует твою ласку.
Они выпили. Потом подняли чаши в третий раз, за государя земли русской Ивана Васильевича, и заметно захмелели.
Парфенов спросил:
– Как в Крым-то съездил, Михайло?
– Да раз вернулся, значит, нормально. Век бы не видеть его, этот Крым!
– Задание государя исполнил?
– То, что мог, узнал. Да, Василь, мне же надо доложиться Ивану Васильевичу. Мужик вологодский, что над ватагой строителей начальствует, сказал, что он здесь, на Москве.
Парфенов кивнул.
– На Москве, в Кремле. Часто в город выезжает, еще чаще князей и бояр разных собирает. При нем неотлучно Малюта Скуратов. Он важным человеком стал. Царь во всем ему доверяет.
– Так и должно быть. Надо хоть к кому-то иметь полное доверие. Иначе жить невозможно.
– И пусть. Нам-то с того что?
– Ехать в Кремль надо, Василь. Для доклада.
Князь посмотрел на ополовиненную чашу.
– Коли собирался в Кремль, то не надо было пить. Как в таком виде к государю ехать?
– Полно, покуда доеду, все сойдет.
– Нет, Михайло, не сойдет, да и поздно уже, стража все ворота закрыла. Я дам служке наказ, он постель принесет, выспишься, а утром вместе и поедем.
– Люди говорят, что ты стал частым гостем князя Бурнова. Это верно?
– Пора, Михайло, и мне семьей обзавестись, а то так и останусь без наследника.
– Как я остался.
– Зря, друг, кручинишься. Не дал Господь сейчас дитя, даст погодя. Не обделит милостью.
Служка принес постели, убрал со стола.
Бордак и Парфенов заснули.
С утра пошел дождь.
Бордак проснулся, сел на лавке. Голова у него раскалывалась. Давно он не потреблял столько крепкого хлебного вина.
