— Их кормили?
— Привозил Егор Дыдин еду.
— Надеюсь, вы не всю ее сожрали?
— Как можно, господин начальник полиции. Дали и евреям.
— Судя по твоей сытой роже, им достались крохи.
— Пусть благодарят, что хоть так. Но если прикажете, в следующий раз отдадим все.
— Надеюсь, следующего раза не будет. Где Волков?
— В доме.
— Хорошо. Посмотри за машиной. А лучше загони ее куда-нибудь на пустое подворье. Есть тут такие?
— Есть не одно, только я не умею водить, господин начальник полиции.
— Чего ж не научился?
— Так ведь при Советах мне автомобилем не разжиться было, а при новой власти успею еще выучиться. Но Волков же работал шофером.
— Я пришлю его. Пусть он отгонит и находится при автомобиле, не забывает контролировать улицу и заселенные дома. Где свет загорится, сразу же туда, гасить его вместе с нарушителями режима.
— Слушаюсь, господин начальник полиции!
Гауптштурмфюрер и Калач прошли в дом.
В комнате за столом сидел полицейский Волков.
Завидев начальство, он встал и хотел было начать доклад, но Бонке не позволил ему это сделать.
— Меньше слов! Слушай своего начальника.
Вскоре Волков ушел к Вороне. Послышался скрежет стартера и звук заработавшего двигателя.
Калач толкнул ногой дверь соседней комнаты. Это была спальня бывших хозяев, достаточно большая, чтобы в ней поместились пять человек. Евреи сидели на двух кроватях. На одной муж с женой, на второй дети.
Калач усмехнулся.
— А вот и мы. Один вопрос, Годман.
— Да, господин Калач.
— В доме есть пустые комнаты. Почему вы все тут?
— Так распорядился начальник нашей охраны.
— Вот как. Ну что ж, может, и правильно распорядился. Годман — в соседнюю комнату, остальным сидеть здесь.
Глава еврейского семейства вышел в большую комнату и встал посредине, ожидая допроса. Иначе зачем его вывели бы сюда? Да и обещали эти подонки поговорить с ним. Годман догадывался, что интересует эсэсовца и полицая.
Бонке сел за стол, для чего-то расстегнул кобуру.
Калач подошел вплотную к Годману.
— Я хочу знать, еврей, где в городе ты оставил свое золото и другие ценности, которые не смог взять с собой? Ответишь правдиво — мы завтра же отправим тебя и семью в городское гетто. Попытаешься обмануть — очень пожалеешь. Ну?.. У нас с господином гауптштурмфюрером не так много времени, да и других дел полно. Говори!
Годман скрестил руки на груди:
— Господа, всем святым клянусь, что я отдал вам это все, что у меня было. В городе я ничего не оставлял. Зачем, если не смог бы никогда вернуться?
Калач, не раздумывая, ударил еврея в солнечное сплетение. Годман согнулся пополам, широко раскрыл рот.
Калач нагнулся к нему.
— Дыши глубже, еврей, на пятках попрыгай, полегчает.
— За что?
— За что, спрашиваешь? За неправильный ответ.
— Но я сказал правду.
Удар в переносицу отбросил еврея к стене. Из носа Годмана пошла кровь. Он вытирал ее, но не мог остановить.
Гауптштурмфюрер поморщился.
— Мирон, неужели нельзя обойтись без этого?
— Но вы же видите, господин Бонке, что этот еврей не желает говорить правду.
— Толку от того, что ты изуродуешь его. Нет, я, конечно, не имею ничего против, но время, Мирон!
Калач усмехнулся.
— Я понял вас, господин Бонке. Обойдемся без большой крови. — Он рванул дверь спальни и крикнул: — Дочь Соня, на выход.
Сара Абрамовна вскочила.
— Не пущу! Что вы хотите?
Калач взревел:
— Я сказал, девка в комнату! — Калач достал пистолет. — Или ты хочешь, чтобы я перестрелял детей на твоих глазах?
Калач подошел к кровати, где сидели дети, схватил за руку старшую дочь, рванул на себя, втащил ее в комнату, закрыл дверь спальни на ключ.
Годман побледнел.
— Что вы собираетесь делать?
Калач усмехнулся.
— А ты не догадываешься, Годман? Сейчас сам все увидишь.
Калач схватил девочку и хотел сорвать с нее платье.
— Не делайте этого, — взмолился Годман.
— Говори правду.
— Я все скажу, отпусти ее, Калач.
— Вот как? В тебе проснулось что-то отцовское. Говори — мы послушаем. Если скажешь правду, отпущу твою девчонку.
Годман вытер кровь, вздохнул и проговорил:
— Да, я не смог взять с собой все, что у меня было. Из-за обычной случайности. Человека, которому доверился, банально не было дома, когда я должен был выехать.
— Кто он?
— Вы должны его помнить. Это Лев Борисович Муклер.
— Муклер? — воскликнул Калач. — Опять хочешь обмануть? Он и его семья были расстреляны сразу по приходе в район освободительной армии Германии.
— Не сразу, на следующей неделе. До расстрела я передал ему чемодан. Там то же самое, что и в саквояже, но в меньшем количестве.
— И как найти теперь этот чемодан, если Муклер с семьей расстреляны? Я понял! Ты хочешь запутать нас. Мол, золотишко было, но осталось у еврея, которого расстреляли. Идите, ищите. Так, скотина? — взревел Калач.
— Нет, искать ничего не потребуется. Муклер знал, что из города ему не уйти. Жена третий год на коляске. У него был постоянный поставщик краденых вещей, некто Василий Герасимов, который избежал мобилизации и скрылся не без помощи Льва. Муклер надеялся на его связи в уголовном мире, дабы выжить.
— Напрасно.
— К сожалению, да.
— Ты хочешь сказать, что Муклер доверил твой чемодан вору?
— Герасимов не вор, он скупал краденое и сдавал его в ломбард Муклера.
Гауптштурмфюрер затушил окурок о стол, повернулся к еврею.
— Ты о чемодане говори, Годман.
— Мы договорились, что если над семьей Муклера нависнет опасность, то он передаст чемодан Герасимову.
— Но сделал ли так Муклер? — спросил Калач.
— Это можно выяснить у Герасимова. Он устроился на работу в районную управу, кем-то по хозяйственной части.
— Где живет?
— Минуту, дайте вспомнить. Улица Ворошилова, дом четыре дробь один, квартира… не помню. Первый подъезд, второй этаж налево.
— Достаточно, — сказал Калач. — Я знаю этот дом. Он недалеко от железнодорожной станции, входы в подъезды со двора, на площадке по две двери. Значит, у Герасимова квартира номер три. Найдем.
