— Мы все участвуем в игре, — начал я. — В игре не на жизнь, а на смерть.
Это прозвучало довольно напыщенно, но как-то надо было начать.
— Говорили мы об этом немного, но, уверен, этой осенью никто из нас ни о чем другом и не думал.
На табурете у рояля сидеть было неудобно, но стратегически место было выбрано правильно: циферблат за спиной Карла Юргена был все время у меня перед глазами.
— Должен признаться, я пригласил вас в Бакке не для того, чтобы приятно провести вечер, — боюсь, вечер будет далеко не приятным. Но я хотел, чтобы мы собрались все вместе и вы услышали, что я скажу.
Все заерзали на своих местах, но я не мог уловить ничего необыкновенного в выражении шести обращенных ко мне лиц. Я рассчитывал на рентгеновские глаза Карла Юргена. Потому что я вовсе не был так уверен в себе, как старался показать. Я вообще ни в чем не был уверен. Кое-что я знал, но я не знал самого главного. Однако я составил план, как это узнать.
— Свена застрелили 12 августа, — продолжал я. — В тот самый день он побывал на похоронах старого консула Халворсена. Свен был в плохом настроении, он сказал мне, что кто-то должен защитить Карен.
— Я сама могу себя защитить, — возразила она.
— Я тоже так думал, Карен, — вначале. Но, как оказалось, Свен считал угрожающую тебе опасность настолько серьезной, что нанял специального человека следить за тобой. Вначале я не мог понять, что за опасность он имеет в виду. Потом мы узнали, что у тебя со Свеном в его кабинете вышла ссора. Карл Юрген обнаружил это почти сразу.
Я подумал, это сообщила ему фрекен Хансен, которая сидела в приемной у Свена и Эрика.
Я сделал паузу. Мне было трудно дышать.
— Но вчера мне вдруг пришло в голову, что не фрекен Хансен рассказала об этой ссоре Карлу Юргену. Вначале я подумал о ней потому, что наутро после убийства Свена, когда мы пришли в контору, в приемной сидела она. Но это ты, Лиза, находилась в приемной в тот день, когда Карен поссорилась со Свеном, и, хотя плотные двери были закрыты и ты не разобрала, из-за чего они ссорились, услышала ссору ты. И ты рассказала о ней Карлу Юргену.
Лиза молча смотрела на меня.
— Лиза, — сказал я. — Ты вызвала очень серьезное подозрение против Карен. Зачем ты это сделала?
— Я считала, что должна была рассказать, — упрямо заявила она. — Инспектор Халл спросил меня, я ответила. Я не виновата, что ты подумал, будто фрекен Хансен каждый день сидит в приемной.
— Из-за чего вы ссорились, Карен?
— Из-за пустяка, — ответила Карен. — Я уже говорила об этом.
— Говорила, — подтвердил я. — Но Свен умер и не может рассказать, из-за чего вышла ссора. А твои слова противоречат словам Лизы. Она сказала, что слышала бурную ссору.
Последнее утверждение было моей догадкой.
Лиза уставилась в пол, на щеках ее выступили два красных пятна.
— Позднее, Лиза, ты рассказала мне, что видела Карен на трассе для гольфа в тот вечер, когда застрелили Свена. Это ты тоже рассказала инспектору Халлу.
— Конечно. Я и это должна была рассказать.
— Понимаю, — сказал я. — Ты могла смотреть на дело именно так. Если это правда.
— Ты что же, думаешь, я лгу?
— Да, Лиза, думаю, что лжешь.
Пребен наклонился вперед, уронив голову на руки.
— Я думаю, ты видела не Карен, я думаю, ты видела Пребена.
Все молчали.
— Пребен сказал, что в тот вечер, когда убили Свена, он был в кино на девятичасовом сеансе и кассирша, продавшая ему билет, может это подтвердить, потому что она его знает. И только много позже я сообразил, что Пребен тоже мог солгать.
Я закурил сигарету. Потом секунд пять помолчал, чтобы привести в порядок мысли.
— В начале сентября я пошел посмотреть фильм в «Сентруме», — сказал я. — Фильм был очень увлекательный. На какое-то время я забыл обо всем, в том числе и о нашей трагедии. Но была минута, когда меня возвратили к действительности: человек, сидевший в том же ряду, что я, встал и вышел.
У меня было крайнее место, и, выходя, он наступил мне на ногу. Пребен тоже мог купить крайнее место в кинотеатре в тот вечер, когда убили Свена. Он мог преспокойно встать, выскользнуть в боковую дверь в темноте, и ни одна душа этого бы не заметила.
— Но я этого не сделал, — вставил Пребен.
— К этому мы еще вернемся, — сказал я. — А потом умер Эрик. Ему стало плохо в чилийском посольстве, и он умер в машине «скорой помощи» по пути в больницу. Мы считали, что он умер естественной смертью…
— Мартин, — произнесла Лиза. Лицо ее посерело.
— Но он умер насильственной смертью. Ему впрыснули чрезмерную дозу инсулина… А это смертельно.
— Нет. — вырвалось у Карен, и она поднесла руку ко рту, словно пытаясь заглушить крик.
Я выждал. Это было тяжелее, чем я предполагал.
— Эрик всегда просил помочь ему, когда нужно было сделать инъекцию, он боялся укола. Кто-то сделал ему инъекцию — я знаю, кто и почему.
— Это, конечно, тебе объяснил Кристиан, — сказал Пребен. Голос его дышал ненавистью.
— Да, — подтвердил я.
— А тебе не пришло в голову, что Эрик мог сам сделать себе укол? И вообще, Кристиан никогда не сможет доказать, что Эрику ввели слишком большую дозу инсулина.
— А откуда вы знаете, что доктор Бакке не сможет это доказать? — мгновенно откликнулся Карл Юрген. Пребен побледнел.
— Я. я. Так ведь всем известно, что инсулин в организме обнаружить нельзя. Разве не все это знают?
— Нет, — ответил Карл Юрген. — Это знают далеко не все. Но вы, стало быть, это знали.
Пребен не ответил.
— Но почему, по-твоему, убили Свена? — спросил Карл Юрген. — И Эрика.
— Сейчас расскажу. Но сначала ненадолго вернемся в прошлое. К старому консулу Халворсену.
Я не отличаюсь особенной чуткостью, но даже я ощутил напряжение, возникшее в комнате. Словно воздух вокруг меня уплотнился. Я посмотрел на циферблат за спиной Карла Юргена. Было половина одиннадцатого.
— Итак, вернемся в далекое прошлое. Консул Халворсен собирал картины, это знают все. У него была лучшая в стране коллекция картин французских импрессионистов. Она стоила кучу денег — впрочем, вы, конечно, читали об этом в газетах. Он составлял коллекцию сам, начав еще на рубеже столетия. Консул был большой чудак — картины были его единственной страстью, единственным наслаждением. Он не хотел их ни с кем делить. Практически коллекцию почти никто не видел.
Я перевел дыхание.
— Но я их видел, — сказал я. — Однажды, двадцать с лишком лет тому назад. Кристиан видел их тоже, и они не произвели на нас особого впечатления. Помню, только одна картина показалась мне изумительно прекрасной — это были танцовщицы Дега. С той поры я навсегда полюбил Дега. Консул Халворсен что-то рассказывал об этой картине, но я забыл что. С тех пор как разыгралась нынешняя трагедия, я все время знал, что должен что-то вспомнить, но вспомнить не мог. А позавчера вдруг вспомнил.
