Толстый приятель Ужа поманил к себе одного из помощников аукциониста. Потом вынул чековую книжку и расплатился за картину. Наверняка хочет сразу ее увезти. Аукцион продолжался. Напряжение в зале нарастало, а может, оно нарастало во мне самом. Сердце у меня лихорадочно колотилось. Но толстый приятель Ужа опять притих. Его не интересовали ни Сислей, ни Берта Моризо.
— А теперь, дамы и господа, мы увидим одну из лучших картин собрания. Это Дега, и, как видите, это группа его знаменитых танцовщиц.
Картину выставили перед залом.
И я на мгновение забыл о толстом приятеле Ужа.
На сцене стояли четыре танцовщицы, увиденные в перспективе из ложи. Свет рампы, направленный на них, придавал кисейным пачкам прозрачность, подернутую дымкой, словно их танец поднял с пола легкое облачко пыли. Танцовщицы устало стояли не на пуантах, а опираясь на всю стопу, и утратили воздушную легкость, которую придавал им танец.
Я был очарован так же, как когда-то, впервые увидев эту картину и с тех пор навеки полюбив Дега.
Когда впервые увидел эту картину…
Это была единственная картина, которую я запомнил с того раза, когда четырнадцатилетним подростком увидел собрание старого консула Халворсена.
Но почему я так хорошо запомнил картину?
Ну прежде всего, потому, что она отвечала моим личным художественным пристрастиям. Но еще и потому. Старый консул Халворсен что-то сказал об этой картине.
И вдруг — двадцать лет спустя — я вспомнил, что он сказал!
Но Уж это помнил тоже.
Хотя это было совершенно невозможно, потому что Уж никоим образом не мог присутствовать при том, как мои родители потягивали херес со старым консулом Халворсеном, а мы с Кристианом ходили по комнатам, рассматривая картины. Тем не менее, если Уж и не помнил, что сказал консул Халворсен, он это знал.
Размышлять было некогда. Некогда расставлять по местам кубики головоломки. Надо было следить. Уж знал, что сказал о картине консул Халворсен, потому что он послал своего приятеля-толстяка предложить за нее цену.
Стартовая цена была 250 тысяч крон. Борьба опять завязалась между судовладельцем из Сандефьорда, каким-то торговцем картинами, неизвестной дамой и толстым приятелем Ужа.
И получил ее толстяк, приятель Ужа. Получил за 750 тысяч крон!
— Просто удивительно, на что люди тратят деньги, — прошептала сидевшая передо мной норка, обращаясь к каракулю.
И я вдруг вернулся в 5-й «английский» класс. Я сидел за своей кафедрой и слушал Осе — мою маленькую персональную мисс Марпл.
«Мне хотелось бы узнать, на что будут потрачены деньги».
Милая Осе, теперь я знаю, на что потрачены деньги. На них купили две картины из собрания французских импрессионистов старого консула Халворсена.
Уж оказался куда опасней, чем я предполагал. Он обладал феноменальной памятью. Но хуже другое: у него, по-видимому, была прямо-таки дьявольская интуиция. Это сочетание делало его смертельно опасным.
Бедная, милая Карен: ничего удивительного, что она перепугалась до смерти, когда я увидел ее вместе с Ужом.
Меж тем аукцион закончился, и собравшиеся начали расходиться. Кто-то ушел сразу. Кто-то расплачивался за купленные картины, у некоторых из этих счастливчиков журналисты брали интервью. Они подступились и к белобрысому приятелю Ужа, но не тут-то было: толстяк оставался улыбчивым, вежливым и загадочным, как Сфинкс.
У выхода из зала стояло двое полицейских в форме.
Толстый приятель Ужа пожелал не откладывая взять картины с собой.
Картины тщательно упаковали, и один из помощников аукциониста понес их следом за толстяком. У дверей толстяка ждала машина. Не такси, а, судя по всему, обыкновенная частная машина темного цвета. За рулем сидел ничем не примечательный человек — молодой парень с самой заурядной внешностью. Журналисты даже не поглядели вслед машине. «Щенки, — подумал я. — За какой-нибудь несчастной супружеской парой они будут гоняться по всей стране, а за этими картинами.»
Но потом я сообразил, что журналистов ведь эти две картины не могут интересовать так, как они интересуют меня. Зато они успели узнать, что купил судовладелец из Сандефьорда, что — упомянутая выше дама и Национальная галерея.
А темная машина скрылась в вечерней тьме ноября. Было девять часов вечера.
Не все ли равно, который час. Мне надо подумать. Мне казалось, я знаю, куда поехала машина.
На плите кипел кофейник. Наверно, он кипел уже давно — вся плита была заляпана брызгами. Я налил себе чашку кофе и снова уселся в гостиной с чашкой в руке.
Я пытался думать.
Слишком много впечатлений за слишком короткий срок.
Кубики головоломки с такой скоростью низвергались на меня, что я не успевал понять, как они связаны друг с другом, и расположить их в правильном порядке.
Мне не хватало доказательства. Веского доказательства. Я обдумывал, каким способом добыть его. Способ был только один.
Я прекрасно понимал: то, что я собираюсь сделать, противозаконно. Если меня накроют, меня накажут. Посадят в предварилку, а может, и в тюрьму. Но поскольку я впервые нарушаю закон, может быть, я отделаюсь условным наказанием. Однако нельзя, чтобы меня накрыли. Нельзя, чтобы мне помешали.
Я должен его получить. Доказательство того, что моя смутная гипотеза верна.
Закон этого не сможет, а стало быть, звонить Карлу Юргену смысла нет. Закон ведь не может произвести самый обыкновенный взлом. А я могу. Надеюсь, что смогу.
Пробило половину одиннадцатого. Я спустился к управляющему и попросил дать мне ключ от подвала, где хранятся инструменты. «Мне нужен кое-какой инструмент», — объяснил я, и это была правда. Только управляющему было совершенно незачем знать, для чего мне понадобился инструмент. Управляющий сразу же дал мне ключ. Я спустился в подвал и заперся изнутри.
В подвале я нашел два обрезка стальной проволоки — каждый примерно в метр длиной, две отвертки и длинный острый нож. Я надеялся, что нож мне не понадобится: он оставляет следы.
Мне нужен был еще кусочек мягкого кожаного ремешка, но такого кусочка я не нашел. Я возвратил ключ управляющему, а сам вернулся к себе. Я отрезал от своей перчатки полоску кожи длиной сантиметров десять и шириной сантиметра два. Ее я прикрепил к концам проволоки.
Проволока была слишком длинной и не помещалась в портфеле — я согнул каждый кусок вдвое. Вынув из портфеля школьные сочинения, я уложил в него два куска проволоки с ремешком на концах, нож и отвертки.
И позвонил Лизе.
Она долго не снимала трубку. Решив, что ее нет дома, я уже собрался повесить трубку, но тут она подошла к телефону. Подошла, совершенно запыхавшись.
— Лиза, это Мартин. Я решил, что тебя нет дома.
