— Да. Продолжай.
— Потом мы вышли на веранду и пили там кофе. Сахар, сливки. Тут же стоял кувшин с ледяной водой.
— Вы все время сидели на веранде? Или кто-нибудь перемещался, уходил, приходил?
— Все мы время от времени перемещались.
— Это важно, Мартин. Вспомни.
— Я выходил за газетой — услышал, как принесли вечернюю почту, потому что хлопнула крышка почтового ящика. А остальные. Дай подумать.
— Ну?
— Карен ходила в комнаты за ножницами. Потом они с Пребеном спустились в сад нарезать роз для Пребена. Эрик раза два уходил позвонить по телефону. Ты же знаешь, какая жизнь у судовладельцев. Лиза принесла кофе. А под конец Эрик ушел переодеться в парадный костюм.
— Словом, все понемногу ходили туда-сюда?
— Именно. Впрочем, наверно, не так уж и часто, ведь прошло-то от силы часа полтора. Но, как ты сказал, все понемногу ходили туда-сюда. Может, кто-то выходил еще куда-нибудь — я не помню. В общем, не произошло ничего такого, чему можно было бы придать какое-то особенное значение.
— Понятно.
Нет, не произошло ничего такого, чему можно было бы придать особенное значение. И, однако, случилось нечто существенное, нечто связанное с жизнью и смертью.
Эрик пошел переодеться и вернулся в темном костюме.
— Мы с Мартином ненадолго уедем, — заявил он остальным.
— Вы уезжаете? — спросили в один голос Карен и Лиза. На мгновение я испугался, что одна из них добавит: «Жаль нарушать такую славную компанию!»
— Мы скоро вернемся, — заявил Эрик. — Идешь, Мартин?
Они проводили нас взглядом. Все трое притихли. Даже Пребен на сей раз отчасти утратил свою небрежную самоуверенность. Я не имел представления, куда мы едем. Эрик не удосужился ни о чем меня предупредить. Он вообще стал на себя не похож. Все чаще бывал угрюм и неприветлив.
Он вывел машину из гаража, я сел с ним рядом. Прежде чем нажать на стартер, он вытащил портсигар. Портсигар был золотой, не меньше двадцати сантиметров в длину, а замочком служил огромный сапфир. Эрик вынул сигарету. Было что-то патетическое в его крупных руках, державших этот чудовищный портсигар.
Мы тронулись с места.
— Может, теперь расскажешь мне, куда мы едем?
— Прости меня, Мартин, со мной теперь не слишком-то приятно общаться. Вообще, по-моему, это вздор. Но я должен.
Я ничего не понял. Я поглядывал на него сбоку. На его грубоватое упрямое лицо, на светлые волосы. Меня вдруг поразило, что, наверно, я до конца не понял, как глубоко страдает Эрик. Он никогда ничего не говорил. И было невозможно понять, какие мысли теснятся под его широким лбом.
— Мы едем в чилийское посольство, — пояснил он. — Мне должны вручить орден. Идиотизм, конечно… Впрочем, это я уже сказал. Но знаешь, как это бывает…
Я понятия не имел, как это бывает.
— Приходится принимать такого рода знаки благосклонности.
— Но почему, скажи на милость, ты взял с собой меня? Почему не Карен?
— Сам не знаю. У нас с Карен в последнее время как-то не очень ладится, понимаешь, что-то нас гнетет.
Это проявляется во всем. А с тобой мне спокойнее. — Он задумался. — А может, я хочу самоутвердиться в глазах Карен, — сказал он потом. — Плюю на то, что мне дают орден, не беру ее с собой. Наверно, у меня больше комплексов, чем я думал.
И снова я восхитился тем, как беспощадно он судит сам себя. Эрик молча вел машину.
— Ладно, — сказал я. — Так или иначе, мне приятно, что ты захотел взять меня с собой. А в здание чилийского посольства я не заглядывал с тех пор, как дом перестал быть собственностью старого судовладельца Хансена, — помнишь, мы однажды были на балу у его внуков? Забавно побывать там вновь.
Дом стоял на Драмменсвайен, вдали от тротуара, но теперь он не показался мне таким огромным, как тогда, когда я смотрел на него глазами десятилетнего мальчугана.
— Консул Хермансен тоже должен получить орден, — сказал Эрик. — Он наверняка явится со всей семьей. В обычных обстоятельствах я поступил бы также. Какая дьявольская жара! — добавил он вдруг.
— Как раз в меру, — возразил я. — Хорошо бы такая погода продержалась до Рождества.
— По-моему, слишком жарко, — повторил он.
Я посмотрел на него. Лицо было напряженным и бледным.
Но, когда мы подошли к дому, к нему возвратилась крупица его обычного юмора. Лестница, которая вела к входной двери, наверху раздваивалась. И мы поступили так, как почти четверть века тому назад: каждый поднялся по своей лестнице. И, встретившись наверху у входа, мы отвесили друг другу церемонный поклон. Эрик улыбнулся. Потом я вспомнил, что тогда в последний раз видел его улыбку.
Посол вместе с супругой стоял в большой гостиной, двери которой открывались в холл. Посол был маленький, щупленький, с остроконечной бородкой — в точности такой, какими чилийских послов изображают в фильмах и в других произведениях искусства. Мы поздоровались по очереди со всеми выстроившимися в ряд сестрами, а может быть, невестками, а может быть, дочерьми посла, а потом с его секретарями, а может быть, зятьями или братьями.
После чего мы обменялись приветствиями с консулом Хермансеном, который и в самом деле явился со всеми своими домочадцами.
Гостиная была в точности такой, какой она мне запомнилась, только потеряла масштабы моего детства. Мебель была расставлена в точности так, как стояла во время нашего детского бала. Единственное, чего наверняка здесь не было в ту пору, когда мы с Эриком были детьми, — это большой портрет чилийского президента в серебряной раме на письменном столе.
Президент смотрел прямо на меня.
В открытую дверь библиотеки рядом с гостиной виднелись корешки кожаных переплетов — это были книги старика Хансена. Просто удивительно, насколько все осталось как было. Эта неожиданная встреча с детскими воспоминаниями взбодрила меня.
Я стоял и размышлял о том, как жаль, что все красивые старые дома превращены в посольства или в конторы промышленных фирм и пароходств.
— Правда, жаль… — обратился я к Эрику, который стоял со мной рядом. Но осекся. Вид у Эрика был совсем больной. В машине он жаловался на жару, хотя жарко не было. Тем более не было жарко здесь, за толстыми стенами дома. — Ты болен, Эрик?
Он не ответил. Только помотал головой. Глаза его были странно расширены и неподвижны.
В это время заговорил первый секретарь посольства. Все умолкли и стали слушать.
Первый секретарь прочел по бумажке какие-то официальные данные. Он говорил на плохом французском. Потом он отступил на два шага назад, и слово взял посол, говоривший по-английски. Посол воздал хвалу Эрику за его заслуги, за интерес, который он неизменно проявляет к сотрудничеству между Чили и Норвегией, сказал о том, какое значение имеют для Чили норвежские суда, и т. д. и т. п.
