Нет, Савка, ты не прав. Моя дочь совсем не дура. Ты просто не разбираешься в женщинах — ни в больших, ни в маленьких — потому что сам дурак. Большой!
— Он думал, что я не захочу сказать тебе про шпионаж и он тобой поиграет…
— Он? Мной? — Оливка хмыкнула. — Он реально решил, что я втюрилась в него? Вот так, с первого взгляда? Или первого раза? Не, мам, реально, что ли?
Я смотрела на ставшее вдруг абсолютно спокойным, даже каким-то садистским, лицо Оливки и понимала, что покрываюсь испариной, как в бане. Господи Боже ж ты мой!
— Откуда же я знаю, что у него на уме. Ты же не рассказываешь мне, как проводишь время с мальчиками…
Голос пропадал и приходилось делать ударение на каждом слоге.
— А тебе это реально интересно? О Саше ты бы и не спросила, не припрись я, выражаясь твоими же словами, к тебе домой на ночь глядя. Тебя интересовало, когда я свалю. Ты меня раз в году видела последние пять лет. Видимо, и это было для тебя много…
Я выдержала взгляд, но не сохранила лицо: оно пылало.
— Оливия, что ты такое говоришь…
Голос упал, вопрос вопросом не прозвучал. Да и дочь все сказала. Чего уж тут добавишь?
— Правду, мама. У нас же день правды, так? Плохой правды, никчемной. Но, похоже, мы просто такие никчёмные люди. Ты — плохая мать, сама сказала. Я — плохая дочь, это ты подумала, но я догадалась. Вот говно к говну и тянется. Мне реально понравился этот Сергей. Как его зовут-то там на самом деле, не скажешь?
— Савелий, — почти выплюнула я.
Только не в лицо дочери, а в свою тарелку — горький ком из слез и собственной желчи, состоящей из обиды на всех и вся, даже на саму себя.
Особенно на себя: в кого ж я такая дура? В мать? В отца? Так у них образцово-показательный, давно пустой, советский брак. Только б соседи ничего худого не сказали, а люди добрые у виска б не покрутили…
— Зачем тебе его имя?
— Ну, скажу ему, что все знаю.
Да ничего ты не знаешь!
— Что если он свободен, как и я? Тогда можно продолжить целоваться… Конечно, если он не делает это без пейчека… Ну ничего, я прилично получаю. Могу и отвалить за понравившегося парня…
Я проглотила все, что осталось во рту.
— Оливия, глупая шутка. Мы наконец-то говорим серьезно, оставь цирк для других. В семье он не допустим.
— В нашей семье только клоунам и выступать! Цирк Шапито уехал, клоуны остались… Мам, ну чего у тебя с лицом? Ты не ту информацию обо мне получила, которую ждала? Чего ты хотела узнать? Точно муж пытается уличить жену в неверности. Мам, ты о чем думала?
Я действительно думала, только сейчас над ответом.
— Оливия, надеюсь, ты не собираешься ему звонить?
Дочь с ухмылкой передернула плечами.
— А чего это тебя так волнует? Чем он хуже остальных, которых ты не знала? Мам, если тебе будет спокойнее, я не скажу, встречаюсь с ним или нет.
Сердце стучало в висках.
— Ты делаешь мне это назло?
Она всплеснула руками, и если бы перед ней стояла хотя бы чашка, все полетело б к чертям собачьим…
— Мама, ты что, больная? Какого фига мне делать тебе что-то назло? И почему ты вообще должна злиться? Типа считала меня домашней девочкой? Я не такая… Впрочем, я всегда считала, что у тебя море любовников, которых ты умело от меня прячешь. Я подумала, что так и надо жить. Разве ж я могла вообразить, что ты продолжаешь спать с моим папочкой? Он так часто без обеда оставался ради секса?
Я сжала губы, чтобы не выругаться.
— Он приезжал ко мне ужинать.
— Как романтично! И тете Юле не надо было повара напрягать с мужским меню…
— Оливия, обещай мне…
Она поднялась, резко, почти вскочила.
— Мам, я ничего не собираюсь тебе обещать! Моя личная жизнь тебя не касается!
— Это моя личная жизнь! — запрокинула я голову, чтобы удержать гневный взгляд дочери. — Савка мой любовник.
Она села. Так же быстро, как и встала. Сердце стучало в горле, билось о зубы, но я вытолкала язык наружу вместе со словами:
— Бывший. И он мне мстит за то, что я выставила его вон. Я не нанимала его следить за тобой. Он сделал это, чтобы я ушла от твоего отца. Теперь ты можешь обещать мне?
— Что? — едва слышно выговорила дочь.
— Что ты не станешь ему звонить.
Она открыла рот для чего-то другого, но произнесла то, что произнесла:
— Ты ревнуешь?
Теперь открыла рот я.
— Ревнуешь? Оливия, ты вообще о чем?
— Ты же рассталась с ним. Ну, я подберу… Мам, ну честно… Какая разница, с кем он спал до меня…
Пришлось откинуться на спинку стула. Она издевается надо мной. Это такая реакция на шок, что-то?
— Оливия, мне не до шуток. Он и к Лешке собрался.
Она усмехнулась почти что в голос:
— Боже, какие страсти! Мама, что ты сделала с мальчиком?
Пришлось рассказать. Все. От начала до конца. Хотя конца ещё не было.
Глава 9.9 "Как на духу"
— Зато твой Савка отучил Белобрысого нестись к двери… — улыбнулась Оливка так, будто перед ней была не вымазанная в правде мать, а именинный пирог с тысячью свечками.
Она раздувала губы и обдавала меня горячим дыханием аж через стол. Уже полный пустых тарелок. Даже я ела, даже я… Хотя всегда считала моветоном говорить с набитым ртом. Но сейчас мне нужно было срочно заесть правдивый страх хоть чем-нибудь. Вкуса я все равно не чувствовала. Одну горечь, точно в еду щедро так сыпанули цедрой от грейпфрута.
— Ну чего ты боишься? Что папа тебя бросит? Так он тебя бросил еще тринадцать лет назад. А сейчас у его величества поменялись планы… Ага, сейчас… Нет, ты должна ему сказать, что тоже не была пушистой… Ну реально, в чем твоя проблема? Ты — свободная женщина, ты обратно замуж не собиралась. Это у него зачесались яйца или что у него там зачесалось…
Я сжала губы, которые оставались сухими даже после жирного супа.
— Оливия, ты не имеешь права так говорить про своего отца…
— Не имею? — она нарочно сделала удивленные глаза. — Я имею полное право говорить о вас двоих все, что думаю, потому что вы двое не подумали обо мне даже минуты, когда принимали свои дурацкие решения. И более того — я вас обоих предупреждаю — только посмейте сказать вашу правду Богдану, я тогда все расскажу бабушкам, обеим! Шантажирует ее Савочка… Да ты не представляешь, что такое шантаж в моем исполнении! Только откройте рот. Я сделаю все, чтобы Богдан возненавидел папочку так же, как ненавижу его я!
Она почти выкрикнула это свое «Я» — и я дернулась, точно получила в нос камнем или кулаком, сильно-сильно: так, что захотелось плакать.
