Оливка провожала его сама. Я осталась на кухне, чтобы не видеть их прощания. В горле стоял ком. Руки тряслись, но я донесла-таки тарелки до раковины и даже целыми загрузила в посудомоечную машину. Лешка почему-то даже не поднялся из-за стола. Своего стакана не принес. Просто сидел и смотрел на меня — молча. Впрочем, мне и самой не хотелось говорить.
— Ну что молчите? — ввалилась в гостиную Оливка.
Побоялась, что ли, подойти к столу через кухню? Ведь из прихожей два выхода — пошла через парадный. Все еще при параде: только помады нет. Съела с курочкой и с тортом, так что и не узнаешь, как голубки простились. Плевать. Не хочу, не хочу знать…
Боже, разве можно ненавидеть собственную дочь? А я ненавидела ее за дурость — повестись на парня, которому она нахрен не нужна. Для которого — она всего лишь оружие мести…
— Ну, как он вам? — решила уточнить Оливия на тот случай, если родители тупят.
— А почему наше мнение тебя волнует? — раскрыл рот ее начальник. — Мы с мамой ничего говорить не будем, — решил Лешка и за меня тоже, хотя мне много чего хотелось сказать, но все матом, отборным. — Действительно, твоя личная жизнь — это твоя личная жизнь. У нас с матерью — своя.
— Да, кстати, о птичках… — не притворно обиделась дочь. — Ты как собрался домой ехать? Ты прилично выпил…
— А мне не надо никуда ехать. Я — дома.
Оливия скривила рожу — удивленную.
— Сядь. Нам надо серьезно поговорить.
— Леша, не сегодня!
Я держала в руках тряпку, которой протирала столешницу — вот запущу сейчас в него, как пить дать…
— Почему не сегодня? Раз пошла такая пьянка… Я не хочу спать на диване с твоими котами… У меня есть в этом доме кровать!
Глава 9.3 “Дума по-семейному”
— Ничего не понимаю, — изрекла Оливия минут через десять, хотя пока ее папочка говорил, исправно кивала.
Наверное, по рабочей привычке: начальник всегда прав, а если начальник дурак, смотри пункт первый.
Я не вмешивалась. Перебивать не хотелось, затыкать было поздно. Да у меня и голоса не имелось в наличии, потому что я смотрела на экран телефона, где высветилось всего одно сообщение: «Я приду завтра в полдень. Надеюсь, ты будешь одна. Нам надо серьезно поговорить».
— Когда-нибудь на старости лет твоя мать напишет мемуары и разложит в них все по полочкам, а пока прими как данность.
— Богдан знает? — голос у Оливии дрогнул.
А у меня дрогнула рука, но я сумела отключить телефон и бросить его на подоконник между розовыми букетами. Туда ему и дорога — черный прямоугольник, сгубившись миллионы жизней. Мою — в том числе. Приложением Убер пришлепнул, как муху… Я уже даже лапками не дергаю.
— Мы с твоей мамой еще не решили, как ему это сказать и когда…
— Не сейчас! — отрезала я. — Сейчас спать! Всем! Твой кот уже извелся!
— Мам, еще нет одиннадцати. Соломон идет спать ровно по часам.
— А я хочу пойти сейчас! У меня голова от вас болит!
— Голова у неё болит? — подскочила Оливия. — А что у меня должно от вас с папой болеть? Вы… — у нее слюни так и летели изо рта. — Думаете, я сейчас вот так вот запросто усну…
— Можешь не просто! — огрызалась я в ответ. — Можешь через душ! И отцу заодно повесь чистое полотенце!
— Ты здесь всегда теперь будешь жить? — уставилась она на отца, но ответила я:
— У меня к тебе такой же вопрос: ты с нами будешь жить или сама по себе с котом?
Я не стала уточнять, с каким. И очень надеялась, что этот кот тоже не станет ничего мне завтра уточнять. Меня с ним дома не будет, с ним я встречусь на нейтральной территории, хотя после кафе и подъезда я уж и не знаю, есть ли в городе нейтральные полосы для переговоров с врагом по имени Савелий. Или его Сергеем на самом деле зовут?
— А где я должна жить?! — не додумалась промолчать наша дочь.
— Так папа тебе квартиру снял. Только в ней живет посторонний. Интересно, а другого постороннего ты сюда к нам приведешь?
— Надя, ну пожалуйста! — подал голос Лешка и даже по столу ударил: не кулаком, ладонью, но все же: на лицо попытка призвать меня к порядку.
Только порядки тут устанавливаю я. Это они все без разрешения ввалились на мою территорию с котами и собаками.
— Что, пожалуйста?! Ты же еще до кучи Шарика приведешь! Мне с ним на коврике у двери спать?
— Надя, я сказал, что загородный дом куплю. Сказал?
— Да ты слишком много чего сказал сегодня! А твоя дочь — молчит. Спроси ее, чего она меня со своим Сергеем за нос водила, а? Я видела его в кафе, он дорогу у меня спрашивал… в библиотеку! Плевать куда! Она же мне ничего не сказала потом…
Да, я очень хотела знать ее версию до «алиби» этого самого «Сергея»!
— Мама, он был в маске! — взвизгнула Оливка.
— Он не был в маске! — перекричала ее я.
— Тогда я не знала, что это он! Сказала же тебе, что не узнала его…
— А потом?
— Я не показывала тебе его фото, потому что мне было стыдно, что он испугался и хотел сбежать до моего появления. Он-то мое фото в сети видел, это я его — нет. А потом он попросил меня познакомить его с тобой, чтобы он мог сам лично извиниться за кафе. Но ты хорошо держалась весь ужин — папу жалела?
Какой вызов? Что она знает, что?
— Чем я его жалела? — мой голос дрогнул.
— Но ты же сделала зачем-то вид, что не знаешь Сергея…
— Да откуда я могу его знать — я его три метра провожала всего…
— Слушайте! — наконец вышел Лёшка из себя и из-за стола. — Больше двух говорят вслух. Вы о чем, мои прекрасные дамы?
— О рыцаре! — сплюнула я. — Лишенного наследства…
— Мама, какое тебе дело, сколько он зарабатывает! — снова кричала Оливия…
— Господи, это про Айвенго… Который шлем отказывался снимать, чтобы оставаться инкогнито. Я тебе читала Вальтера Скотта, и ты должна была хотя бы фильм вспомнить…
— Мам…
— Что мам? Пошла спать! С котом! Нет, в душ! И отцу полотенце возьми!
— А ты, мам, не можешь взять?
Какая злость в глазах — будто это я виновата, что она такая дура. Она дура в отца!
— Ты можешь хоть что-то сделать сама? А то ты ни профессию выбрать не можешь, ни на работу не к отцу устроиться, ни от парня нормально уйти, ни с новым нормально познакомиться… И кота даже воспитать не можешь!
— Надя!
На этот раз Супрядкин схватил меня за руку, за обе руки. Завел их за спину, точно смирительную рубашку, хотя я не собиралась кидаться на дочь с кулаками.
— Ты чего завелась? Из-за меня? Из-за Богдана?