— Я не хочу говорить с тобой о погоде. Что у тебя стряслось?
Он не изменился в лице — наверное, гипс по природе своей лишен эмоций и теплоты, а от Супрядкина несло могильным холодом. Давно я подобного чувства рядом с ним не испытывала: обычно меня наоборот бросало в жар, как на югах.
— Нет, все же скажи, сколько мне примерно осталось жить?
Боже, он к врачу сходил? У него чего-то страшное? Рак? Или…
— Ты к цыганке, что ли, сходил? — попыталась улыбнуться я.
А что — мы часто проверяли свои карманы по молодости, когда на Невском проспекте в троллейбус вваливалась толпа цыган. Ну, а гадать по руке в наше время умели все нецыгане — даже ручкой прочерчивали линии на руке, чтобы уж наверняка. Хорошо еще линейкой не измеряли! А сейчас даже не вспомню, которая из линий линия жизни.
— Я пытаюсь говорить с тобой серьезно. Мне сорок четыре года.
— Будет, — перебила я. — У тебя что-то болит? — добавила с опаской в голосе.
Уже хотелось все знать — проглотить горькую пилюлю и жить дальше. Если, конечно, это не мышьяк?
— Да. — Пауза. — Душа. И давно. Я хочу снять с нее грех.
Я смотрела в его глаза, точно выточенные из морозного стекла — Супрядкин, козел, ты сейчас меня до инфаркта тут доведешь!
— Грех у нас общий.
Приехали… К попу, что ли сходил? Но уточнить я не успела. Супрядкин просто пытался говорить с расстановкой, но без чувств, и без толку. Рубить, так с плеча. Говорить, так говорить, а не растекаться мыслью по древу.
— Ты не думаешь, что Юле нужно родить собственного ребенка?
Я захлопала глазами — нет, без слезинок, и даже без реснички: просто от удивления!
— А я-то тут при чем? Это как бы ваши с Юлей дела…
— У меня нет с Юлей никаких дел. Отдельно от тебя. Договор у нас общий.
Я уронила ложку на край тарелки и выругалась. Коротко, но зато громко — и плевать на окружающих.
— Она не моя, она твоя жена.
— Бывшая, — отрубил Лешка.
А я, на сей раз без нецензурных слов, откинулась на спинку стула. До того сидела как королева, проглотив швабру, которой думала замести чужой сор обратно в чужую избу. Но мне его высыпали прямо на вымытую к свиданию голову.
— В плане?
— В прямом. У Юли тикают часики, и она уже год намекает на необходимость ребенка. Я ответил, что у меня уже есть двое и собака. Но я не буду против, если она родит себе ребенка. Только он будет не от меня и без моей фамилии. Ты чего молчишь?
— Я слушаю, — ответила я по слогам, не в силах разложить по полочкам услышанное. — То есть как сама? У нее кто-то появился?
Мой мозг сейчас взорвется — вот те и весна, всех попутала на измены… Вот такая, блин, вечная молодость…
— Нет. Я оплачу ей ЭКО с донором. И буду ей помогать. Все-таки невозможно заставить бабу найти работу, когда пятнадцать лет она не работала. Ты понимаешь, о чем я?
— То есть ты считаешь, что я не работаю?
Вот какого хрена сейчас приплетать тут мое содержание? Это он Оливку науськал? Типа, на двух баб ему не хватит денег?
— Я про свой развод! — почти что выкрикнул Супрядкин тоже после смачного ругательства.
— То есть ты… Э… Свободен, так, что ли?
Когда ты уже будешь говорить со мной, как человек? Когда?! А то у меня все нецензурные выражения даже в мыслях закончатся!
— Еще нет. Я не мог подать заявление, не поговорив с тобой.
— А при чем тут я? — уже как-то истерично взвизгнула я, нервно дергая плечами.
— У нас с тобой вообще-то сын имеется от этого брака. Мы должны заранее решить, как мы его воспитываем.
— Мы?
Глава 7.3 "Красочная картинка"
— А кто еще? — Супрядкин удивлялся так искренне, что мне сделалось тошно. — Ты так и не ответила, сколько мне осталось жить?
— Слушай, Леша, начинай говорить серьезно! — выплюнула я ему в лицо оставшиеся на губах капельки лукового супа.
Даже не скажешь — горе ты мое луковое. Горе мое атомное!
— Я давно не говорил с тобой серьезно. Ты забыла мой серьезный тон. А я реально давно не был с тобой настолько серьезным, — буравил меня взглядом Супрядкин, будто стену.
Глаза и вправду оставались мутными. Какое там зеркало души! Они были тьмой души! Омутом, в который он снова пытается меня затащить.
— Так сколько кукушка мне накуковала?
Ну, конечно, кукушкой меня назвать — ну как же без этого!
— Я лично сомневаюсь что-то, что больше четверти века, и я хочу прожить их с тобой и со своими детьми, — говорил он так монотонно, будто нудный доклад зачитывал. — Хватит, поиграли и хватит!
Взрыв эмоций оказался таким неожиданным, что я чуть на стуле не подпрыгнула.
— Тогда у нас с тобой мозгов не было, но сейчас, не отрицай, мы поумнели и не будем больше эгоистами. Юля должна получить шанс на свою жизнь, а мы — на свою, пока у нас еще есть силы на семейную жизнь.
Я не знала, что сказать. Я не знала, как доесть суп. Нет, я, конечно, уже знала наверняка, что оставлю тарелку полной: в горле стоял ком, кислый, горький, противный, огромный, смертельный. Если я его не проглочу сейчас, то умру, а я его точно не проглочу…
— Как ты себе это представляешь?
Лешка не изменился в лице — он, похоже, транквилизаторов наглотался. Предупредил бы, я бы тоже в аптеку зашла. Хотя бы за валерьянкой. Правда, тут и корвалол не поможет… Только димедрол!
— А есть какие-то варианты? Я ушел от тебя с сыном и с сыном вернусь…
— А сын что по этому поводу думает? — я спрашивала с опаской. С опасением за психическое здоровье Супрядкина.
Покер-фэйс покер-фэйсом, но мы же серьезно не в картишки решили перекинуться. И не играем в веришь, не веришь. В наших с Супрядкиным отношениях поверить можно во что угодно! Увы…
— Это Богдана не касается. Оливку мы тоже, кажется, не спрашивали, хочет она уйти с папой или все же остаться с мамой. И сейчас, если честно, я жалею, что оставил ее с тобой…
Договорились… У меня тоже покер-фейс, не выдам ему никаких эмоций. Привыкла, что они рвут мою душу в тишине пустой квартиры.
— Так зачем забирать Богдана от Юли, раз она такая хорошая мать? — спросила я с неприкрытой издевкой.
Он пригласил меня на ковер унизить, так, что ли? Не постучать в дверь — пустите переночевать, мы сами не местные, а с ноги открыть — что ж, фирменный стиль Супрядкина!
— Потому что я уже оставил одного ребенка. Второго оставлять не собираюсь, — завелся Лешка. — Если Оливка хочет жить с мамой, то пусть принимает и папу. Я не собираюсь особо стеснять вас своим присутствием…
