Показалось, или в прозрачно-зеленых глазах опять что-то мелькнуло?
— И тут Николь похитили. К счастью, все обошлось, она вернулась живой и здоровой, — Арине показалось, что глаза сидящей напротив девушки сверкнули, почти яростно сверкнули, не понравилось ей это «вернулась живой и здоровой». — Стеречь ее, конечно, стали сильнее, но она все равно сбегала. Так ведь? Потому что… никакого похищения не было. Николь просто сбежала из дома. Срежиссировала свое исчезновение с помощью кого-то, кому она доверяла. А жестокий похититель — это так, легенда для родителей и полиции. Потому что в первоначальном ее сценарии что-то пошло не так. И она стала бороться за собственную свободу. Потому что единственное, что для Николь имело значение — это свобода. Свобода ради свободы. Впрочем, это дело прошлое.
Сидящая напротив девушка едва заметно поежилась. Точно ее знобило.
— Я ведь понимаю, — продолжала Арина, стараясь вложить в голос еще больше понимания, еще больше сочувствия, хотя… куда уж больше. — Две такие одинаковые девочки — а одну все время возносят на пьедестал, оставляя другую расти, как сорная трава.
— Ничего вы не понимаете…
Это прозвучало глухо, почти неслышно, но Арина почувствовала закипающую внутри радость — она угадала! Нет, не так. Не «угадала» — догадалась! Все рассчитала, все учла… Ай да Вершина, ай да молодец!
— Ну почему же, — она позволила себе мягко улыбнуться. — Действительно, очень обидно, когда одной — все, а другой… Поначалу ты, наверное, мечтала о том, чтобы сбежать — по-настоящему, совсем, так, чтоб никого из них больше не видеть… Но и это было бы… обидно: почему это ты должна убегать и лишаться всего? Ты возненавидела сестру как воплощение всего, чего у тебя нет. И решила ее убить.
Прозрачно-зеленые глаза чуть сощурились — не то насмешливо, не то презрительно.
— Ничего смешного, — на этот раз в голосе Арины не было ни следа сочувствия. — Выстрел, конечно, мог быть сделан и снаружи. Но… никто, кроме тех, у кого был доступ в галерею, не мог бы организовать отключившее свет короткое замыкание. Никому не удалось бы пронести в галерею пистолет — точнее, спрятать его после убийства так быстро и так надежно. Как будто посторонний пришел, выстрелил и пистолет с собой унес. Не унес, нашли мы пистолет. Завернутый в тот самый шарф, который был у тебя на голове. Изумительно красивый, кстати, замысел был: две идеально похожие девушки — как две ожившие греческие статуи. Летящие туники, повязки на волосах. Вот в такую повязку пистолет и был завернут. Ну и в пленку, чтобы на руках уж точно следов выстрела не осталось. Кто еще мог бы это проделать, если не ты? И еще… В школьные еще времена вас с Николь преследовал странный юноша с фотоаппаратом наперевес. Ты, может, его и забыла, но он помнит. И в тот вечер он тоже был там, возле галереи. И, как всегда, с фотоаппаратом. И есть немалый шанс, что даже на снимках, кажущихся совершенно темными, наши специалисты что-нибудь да разглядят. Полной темноты не бывает. Да и следы крови на твоем платье тоже весьма красноречивы. И не надо пытаться меня убедить в том, что они появились, когда ты обнимала мертвую сестру. Любой трасолог на раз-два-три отличит испачканное от разбрызганного. Кровь-то ее в момент выстрела, хоть и немного, на тебя брызнула.
Обтянутые свитером плечи чуть шевельнулись.
— Ах да! — Арина усмехнулась. — Вроде бы ведь нельзя судить неизвестно кого за убийство неизвестно кого. Но, во-первых, можно, а главное — как насчет отпечатков? Отпечатки пальцев — это единственное, что различает идентичных близнецов. Забавно, да? ДНК одна и та же, а отпечатки разные.
Девушка вздрогнула.
— Об этом ты не подумала? — Арина снисходительно покачала головой. — Или, наоборот, подумала — когда отмывала до блеска ваши комнаты? И свои, и сестры? Но все следы уничтожить невозможно, всегда где-то что-то остается. Вот, гляди, — она подтолкнула вперед фотографию. — Помнишь эту картину? Солидный человек купил, за неплохие деньги. Наверное, отпечатки художницы и на других картинах найти можно, но и этих довольно. Три штуки, ясных и качественных, застывших в красочном слое. Всего-то и нужно — сравнить их с твоими — и вопрос: кто убийца, а кто жертва, решается сам собой.
После короткой паузы Арина тихо, проникновенно прошептала:
— Тебе очень хотелось стать другой. Может, не такой же, как она, но — другой. И конечно, тебе давно осточертела вся эта шумиха вокруг…
— Вы ничего не понимаете! — голос девушки сорвался на крик.
Арина пожала плечом:
— Ну почему же… Понимаю… Софи… — Арина специально сделала паузу, чтобы тихо произнесенное имя прозвучало как можно внезапнее. Как вспышка молнии.
Получилось. Сидевший подле клиентки адвокат вздрогнул, забегал глазами: с нее на Арину и обратно. Вот и отлично, главное, пусть помалкивает. Девушку надо дожимать.
Арина улыбнулась — легонько, уголками губ:
— Самое смешное, что отпечатки — это так, вишенка на торте. Можно ведь и не сверять, и так все ясно. Кто ты — достаточно очевидно из самого сценария убийства. Николь не занималась подготовкой выставки, она точно не знала бы, где прятать пистолет, и короткое замыкание организовать не смогла бы. Именно так подготовить убийство могла бы только Софи. Так ведь?
Не знаю, завидовала ли тебе Николь — ее уже не спросишь. А вот ты ей — да. Тебе смертельно надоело быть ангелом.
И картины твои — светящиеся, как про них писали — тебе надоели смертельно. Но публика приветствовала именно такие работы, трудно в подобной ситуации что-то изменить. А после такого вот… происшествия — шок и все такое прочее — спустя какое-то время ты ведь могла бы опять начать рисовать — и никто бы не удивился резкой перемене стиля. А шумиха вокруг нераскрытого убийства добавила бы пикантную нотку, столь необходимую для поддержания общественного интереса. Публика такое очень любит.
— Да плевать мне на публику! — взорвалась Софи. — Они всегда ее любили больше! — Арина не сразу поняла, что девушка имеет в виду вовсе не поклонников ее творчества, а собственных родителей. — Меня подарками заваливали, хвалили, хвастались моими успехами — перед знакомыми и незнакомыми. Как будто я собачка дрессированная. А подарков папочка еще тыщу гор может купить и не заметить — что в них толку? А разговаривали — когда без никого, с глазу на глаз — всегда о Николь: что с ней делать, как ее тем-то заинтересовать или тем-то… Никогда они про меня не разговаривали! Действительно, что про меня говорить — со мной и так все прекрасно, я же идеальная, да? Нельзя от живого человека требовать, чтобы он был идеальным. Никто этого не может. Не может. Не может… не может…
* * *
После допроса Софи Арина чуть не сбежала домой, страшно было подумать, что скажет Пахомов по поводу ее самодеятельности. Наверняка ему уже все телефоны оборвали «вышестоящими» звонками. Но бежать было стыдно. Тем более, когда ты по сути — победительница. Хотя никакой «победительной» эйфории она не чувствовала. Скорее опустошение.
Она попыталась еще раз вчитаться в шубинское дело. Вдруг и здесь осенит так же, как с галереей?
